"Н.М.Карамзин. История государства Российского (Том 1)" - читать интересную книгу автора

Древних, - не подражатели: ибо каждый век, каждый народ дает особенные
краски искусному Бытописателю. "Не подражай Тациту, но пиши, как писал бы
он на твоем месте!" есть правило Гения. Хотел ли Мюллер, часто вставляя в
рассказ нравственные апоффегмы, уподобиться Тациту? Не знаю; но сие
желание блистать умом, или казаться глубокомысленным, едва ли не противно
истинному вкусу. Историк рассуждает только в объяснение дел, там, где
мысли его как бы дополняют описание. Заметим, что сии апоффегмы бывают для
основательных умов или полу-истинами, или весьма обыкновенными истинами,
которые не имеют большой цены в Истории, где ищем действий и характеров.
Искусное повествование есть долг бытописателя, а хорошая отдельная мысль -
дар: читатель требует первого и благодарит за второе, когда уже требование
его исполнено. Не так ли думал и благоразумный Юм, иногда весьма
плодовитый в изъяснении причин, но до скупости умеренный в размышлениях?
Историк, коего мы назвали бы совершеннейшим из Новых, если бы он не
излишно чуждался Англии, не излишно хвалился беспристрастием и тем не
охладил своего изящного творения! В Фукидиде видим всегда Афинского Грека,
в Ливии всегда Римлянина, и пленяемся ими, и верим им. Чувство: мы, наше
оживляет повествование - и как грубое пристрастие, следствие ума слабого
или души слабой, несносно в Историке, так любовь к отечеству даст его
кисти жар, силу, прелесть.
Где нет любви, нет и души.
Обращаюсь к труду моему. Не дозволяя себе никакого изобретения, я искал
выражений в уме своем, а мыслей единственно в памятниках: искал духа и
жизни в тлеющих хартиях; желал преданное нам веками соединить в систему,
ясную стройным сближением частей; изображал не только бедствия и славу
войны, но и все, что входит в состав гражданского бытия людей: успехи
разума, искусства, обычаи, законы, промышленность; не боялся с важностию
говорить о том, что уважалось предками; хотел, не изменяя своему веку, без
гордости и насмешек описывать веки душевного младенчества, легковерия,
баснословия; хотел представить и характер времени и характер Летописцев:
ибо одно казалось мне нужным для другого. Чем менее находил я известий,
тем более дорожил и пользовался находимыми; тем менее выбирал: ибо не
бедные, а богатые избирают. Надлежало или не сказать ничего, или сказать
все о таком-то Князе, дабы он жил в нашей памяти не одним сухим именем, но
с некоторою нравственною физиогномиею. Прилежно истощая материалы
древнейшей Российской Истории, я ободрял себя мыслию, что в повествовании
о временах отдаленных есть какая-то неизъяснимая прелесть для нашего
воображения: там источники Поэзии! Взор наш, в созерцании великого
пространства, не стремится ли обыкновенно - мимо всего близкого, ясного -
к концу горизонта, где густеют, меркнут тени и начинается непроницаемость?
Читатель заметит, что описываю деяния не врознь, по годам и дням, но
совокупляю их для удобнейшего впечатления в памяти. Историк не Летописец:
последний смотрит единственно на время, а первый на свойство и связь
деяний: может ошибиться в распределении мест, но должен всему указать свое
место.
Множество сделанных мною примечаний и выписок устрашает меня самого.
Счастливы Древние: они не ведали сего мелочного труда, в коем теряется
половина времени, скучает ум, вянет воображение: тягостная жертва,
приносимая достоверности, однако ж необходимая! Если бы все материалы были
у нас собраны, изданы, очищены Критикою, то мне оставалось бы единственно