"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

женщины ей подали доску и втащили. Я стоял рядом и боялся, что она сорвется
под колеса. Эти образы выплывают из памяти, как из тумана. Помню, ехал в
вагоне мужчина (видимо, была бронь). Он на остановках покупал в бутылку
молоко, потом вынимал кружку, садился в вагоне и пил маленькими глотками.
Дети подходили к нему и плакали, среди них моя сестра. Матери уговаривали их
не плакать, и они плакали тихо, почти неслышно, стеснялись. Эти подробности
тоже потом мне рассказала мать. А саму картину я помнил, и помню, что жалко
было этих детей, а мужчин таких сегодня что-то много развелось. А так мне
всегда казалось, что тот один только и был в СССР.
Мы ехали с надеждой попасть в райский уголок - Академия наук имела
научную базу в уникальном курорте Боровое, в Казахстане. С озерами и
реликтовым лесом (я в 1961 г. туда добрался). Но президент Академии наук,
замечательный ученый-полярник, Отто Юльевич Шмидт, был рассеянным человеком.
Он написал на путевом листе Боровское - а это райцентр в глухой степи
Кустанайской области, в совершенно другом конце огромного Казахстана. Туда
нас в конце концов и привезли. С этого момента вся моя жизнь - как на
ладони, я стал сознательным человеком. Мне кажется даже, что с тех пор я
лишь накапливал опыт, а мой ум и представление о людях не менялись. Из
Боровского повезли нас в село Михайловское, на тракторных телегах. Почему-то
они шли по степи не колонной, а цепью, в один ряд, и это было очень
радостно.
В селе уже не было мужчин - старики, женщины и дети. Русские и казахи.
И мы, как говорили в деревне, выковырянные (эвакуированные). Нас разместили
по колхозным избам. Хозяином у нас оказался старик с девочкой-внучкой,
Веркой. Вскоре к нему поместили еще одну семью - немцев, выселенных из
Поволжья. Матери наши сразу пошли работать, зимой в школе, а летом в поле. А
мы играли и, играючи, помогали взрослым. Играли мы вместе - русские, казахи,
немцы и евреи, были и других национальностей. В Академии наук всякие были. У
нас не образовался этнический тигель, мы не были вненациональны, но и мысли
ни у кого не появлялось обидеть друг друга, используя это различие. В нашей
детской жизни отражалась жизнь взрослых, а там шовинизма не было ни в
традиции, ни в идеологии - как бы иначе русские ужились в этой степи.
Казалось бы, наши отцы в то время массами гибли под ударами немцев, а
здесь - вот они, немцы, отселенные с Запада как потенциальные союзники
наступавших гитлеровских войск. Но ни у кого и в мыслях не было их
подозревать. И играли, и дрались, не проводя никаких параллелей с войной.
Как-то наш хозяин ездил с обозом на санях в Кустанай и привез четыре
пряника - своей внучке, мне, моей сестре и мальчику-немцу. Старику и думать
об этом не пришлось - будь у него денег на один пряник, он разделил бы его
на четыре части.
Это сегодня мне приходится об этом думать, когда мой коллега, философ и
историк Д.Е.Фурман пишет с непонятным злорадством в престижном академическом
журнале, что "хотя русские ограбили немцев в результате войны, хотя они
выбросили немцев Поволжья умирать в казахстанской степи, все равно немецкий
крестьянин жил, живет и будет жить лучше русского". И думаю я об этих словах
потому, что этот профессор - не дешевый идеолог, продавший свое перо
очередной власти, а типичный интеллектуал и себя уважает. Я даже могу понять
его антирусский пафос - поддался (быть может, бессознательно) идеологической
конъюнктуре. Я поражаюсь инверсии критериев. Ведь когда он говорит "жить
лучше", он сравнивает лишь то, что у русского и немца в тарелке. Вот если бы