"Сергей Кара-Мурза "Совок" вспоминает свою жизнь" - читать интересную книгу автора

я знал, что немецкий крестьянин во время войны привез из города два пряника
и отдал один своему сыну, а другой русскому или украинскому мальчику (а
около миллиона советских мальчиков и девочек фашисты вывезли во время войны
для работы у немецких крестьян) - и это было нормой, - тогда бы я сказал,
что немец и мой старик-хозяин живут в одном измерении, и их жизнь можно
сравнивать по другим показателям. А без этого - понятия лучше или хуже не
имеют смысла. Раньше человеку, претендующему на звание интеллигента, это
было очевидно.
Быть может, это счастливая особенность детства, но когда я вспоминаю
эвакуацию и послевоенные годы, меня охватывает ощущение надежности
человеческого братства. Люди, с которыми я, ребенок, сталкивался, были для
меня родными и делали все, чтобы меня обогреть, порадовать, а нередко и
спасти. И в круговороте войны это были люди множества национальностей, с
самыми разными типами лица. Вот бреду я летом 1942 года по степи - мать на
току, я поиграл с пшеницей и пошел путешествовать. Ушел далеко, ничего не
видно кругом, и пришел к странному домику. В нем что-то стучит, работает
машина. Открылось окошечко и показалось сморщенное лицо старухи-казашки.
Посмотрела она на меня, потом исчезла, а потом опять выглянула в окошечко и
протягивает мне вниз кусочек хлеба с маслом. Это была маслобойка, и все
масло до грамма шло на фронт. В последний раз я ел масло до войны и не
помнил его вкуса, а теперь попробовал его в "сознательном возрасте". Ничего
вкуснее не приходилось мне пробовать с тех пор.
Мы не обмолвились со старухой ни словом, она вернулась к своей машине,
а я пошел дальше. Но когда мне сегодня говорят, что Советский Союз взорван
непримиримыми противоречиями национальных интересов, мне это смешно слышать.
Неправильно, конечно, было бы сказать, что я в то время, ребенком,
чувствовал себя хозяином всей страны. Но, как я ни вспоминаю себя, эти слова
были бы самыми правильными. Мне казалось, что я могу идти по СССР, как в
степи под Михайловкой, всю жизнь, и везде будет мне дом, и все люди будут
для меня, как хозяин нашей избы или та старуха-казашка на маслобойне. Такое
было ощущение от встреч со всеми и каждым. Границы семьи по крови
расширились до границ семьи-народа.
И это при том, что отношение к людям было суровое, скидки никто не
ждал. Например, потерять карточки было настоящей трагедией. Помню, сестра,
старше меня на три года, потеряла карточки на хлеб. Мать, придя с работы, до
ночи бродила вместе с нами по всем дворам, где мы за день бегали, поднимала
решетки у подвальных окон и спускалась вниз (в "приямники"), искала среди
бумажного мусора. Глубокой ночью пришли домой полуживые, сестра сняла берет,
а карточки оказались приколоты к волосам. Она сама изобрела, как их не
потерять, приколола, надела берет и забыла.
Когда я стал постарше и стал задумываться, меня удивляло, как надежно
было все устроено в государстве. Сейчас это кажется чудом, как будто мы были
совсем другим народом. Все было скудно, на грани, но надежно. Карточки -
значит карточки. Полагается тебе на месяц столько-то рыбы, пусть немного, -
ты ее получишь. За месячной нормой мы ходили, уже в Москве, в 1944 г.,
далеко от дома, мать везла меня на санках. Когда не было рыбы, в магазине
был чрезвычайный запас - красная икра. Шла, как рыба. И один раз в наш день
не оказалось рыбы, и нам дали за нее целый бидон красной икры. Так что я в
моей жизни поел икры.
Другая служба, с которой я сталкивался, как ребенок - медицина.