"Роберт Кармер. Я - сыр" - читать интересную книгу автора

отметки в школе часто страдали потому, что он был ужасен и косноязык в
устных ответах, речах и еще где-либо, где всеобщее внимание фокусировалось
на нем, хотя он и блистал в письменных тестах и контрольных по композиции.
- Почему я раньше не видела тебя здесь вокруг? - спросила она, когда
они медлено прохаживались.
- Не знаю. - отрезал он. Он и не знал, конечно. Он был просто "здесь и
вокруг". Обычно, после школы он сразу же возвращался домой. Мать была дома,
ждала его, сидя в своей комноте; она расстраивалась, если он приходил на
пять минут позже; говорила напряженно и нервозно, если она не знала о его
местонахождении. Ему иногда хотелось знать, что должно было произойти с ней,
и что превратило его мать из веселой и нежной женщины, чей аромат сирени
заполнял все вокруг, в бледную, подавленную и ворчливую старуху, которая
просто уходила из дому или затаивалась у оконной занавески. Но он не хотел
рассказывать Эмми Херц о своей матери. С его стороны это было бы
предательством Эмми и ее потерей. Во всяком случае, его ужасная
застенчивость или неспособность воспринимать взгляды людей со стороны были
ничем по сравнению с эмоциями и поведением его матери. Он чувствовал, что
его застенчивость лежит в основе его характера; он предпочитал читать книги
или слушать старый джаз в своей комноте походам на танцы и тусовкам со
сверстниками в нижнем городе, или играм в "классики", когда он был помладше.
Во всяком случае он всегда без сожаления уходил от всех прочь - это был его
выбор. Быть очевидцем, наблюдать, присутствовать в очаге развития событий,
записывать внутри себя на какую-то собственную пленку в каком-то, спрятанном
от всех "черном ящике" то, что никто вокруг не замечал, кроме него. Все это
пришло к нему позже, в одинаддцатом классе, когда он твердо и бесповоротно
решил, что хочет быть писателем: все его наблюдения и, тогда же, все его
эмоции и ощущения стали служить этим целям. Он осторожно, как мог,
преподносил все это Эмми Херц - словно переполненные ладони орехов, которые
нельзя было рассыпать.
Они пришли в дом Эмми, и он ждал, пока она сменит джинсы. Ее мать -
рослая, стройная женщина, еще не видя его ни разу, уже все знала про него от
дочери - после того, как он звонил ей домой по телефону. Она собиралась уйти
по каким-то своим делам. Адам все-таки позвонил своей матери. Он сообщил ей,
что в этот вечер он будет поздно, задержится на встрече в Литературном Клубе
- он был страшным вруном, и чувство вины за собственную ложь стало брать его
за горло. Он, было, подумал, что делает ошибку встречаясь с Эмми Херц после
школы, как сегодня. Что делать ей с таким как он? Она была молнией, а он был
тучей - серой тучей. Но он услышал поэму, затаившуюся в мире, и хотел ее
записать.
"Я была права!" - закричала Эмми из ванной. Адам побрел туда, услышав
ее голос. Из-за запертой двери доносились шум душа, спуск воды в унитазе и
то, как канализация давилась экскриментами и всем, что в нее поступало. Он в
смущении старался всего этого не слышать. Эмми вышла наружу, и кровь прилила
к его щекам. Забавляясь, она сказала: "Смотри, Асс, не стоит так сильно
пердеть за все, что беспокоит тебя. Все это - лишь часть природы и бытия."
Позже она сказала ему, что выбрала слова преднамеренно - "Кусочек шоковой
терапии." - как она это объяснила.
Они направлялись в матазин сети "АР", проделывать тот самый "Номер".
Основная идея "Номера" была проста: наполнить тележку, а еще лучше -
несколько тележек до отказа каким-либо товаром, зарегистрировать все это у