"Алехо Карпентьер. Превратности метода" - читать интересную книгу автора

как умолкло фортепиано, - Офелия вошла в библиотеку, ослепительная и
несравненная в светлом муслиновом платье, с боа из страусовых перьев, в
шляпе, увитой розами, меж коих гнездился колибри; в элегантных митенках и с
зонтиком, украшенным изящной ручкой из резной слоновой кости: сплошное
благоухание, шорох незримых шелковых юбок, колыхание роскошных одежд и
пышной прически. Она вплыла к нам, красуясь своими великолепными формами,
обрисованными лифом и корсетом, - бригантина под всеми парусами, модель
Болдини. "Сегодня Выезды на Четверках",- сказала она, и я вспомнил; что в
самом деле несколько минут назад во время нашего разговора с Именитым
Академиком я видел, как тащились по направлению к площади Согласия фиакры
типа старых английских дилижансов -с двойными дверцами, империалом и
высокими козлами, - запряженные четверками лошадей. Под щелканье бичей и
трели рожков они - эти живые букеты зонтиков- катили туда, где их ожидал,
застыв между двумя; жокеями в ловко пригнанной форме, Президент Общества
Стипл-Чэз. "Jamais je ne vous avais vu si belle" (Я никогда не видел вас
такой красивой (фр),- сказал Именитый Академик, отпустив затем весьма
замысловатый комплимент моей дочери,: которая уподоблялась одной из
прекрасных дев Гогена, возникающей из дымчатого моря при свете лучезарной
авроры. "Наше сладкое танго", - пробурчал Перальта. А у меня невольно
вытянулось лицо: упоминание о Гогене словно бы ставило нас в один ряд с
метеками.." Но Офелии комплимент, видно, пришелся по вкусу: "Oh Tout au plus
la Noa-Noa du XVI Arrondissement!.." (О, что вы! Всего-навсего Ноа-Ноа из
XVI округа (фр))
Откровенно же говоря, матовая кожа моей дочери
39 в самом деле подчеркивала ее красоту, красоту рафинированной
индеанки. Она ни на йоту не унаследовала округлость лица, массивность ляжек
и широту бедер своей святой матери, которая была типичной уроженкой наших
мест. У моей дочери длинные ноги, плоская грудь, узкая талия
представительниц новой расы, формировавшейся у нас там, дома. Ее волосы,
завитые и взбитые, как того требовала мода, по природе своей гладки и не
имеют ничего общего с копной мелких завитушек, которые наши соотечественницы
старались выпрямить, поливая их знаменитым лосьоном Уокера, этого ловкача
фармацевта из Нового Орлеана...
Осыпая меня нежнейшими ласками, Офелия просила, разрешить ей вечером,
после званого обеда в Поло де Багатель, отправиться в путешествие. Ей
хотелось побывать на вагнеровском фестивале в Байрейте, который открывался в
следующий вторник оперой "Тристан и Изольда". "Oeuvre sublime!"
(Великолепнейшее произведение (фр.))-воскликнул Академик и замурлыкал
вступление, дирижируя невидимым оркестром. Затем он пустился в рассуждения о
безмерной неге второго акта, о великолепном соло английского рожка в третьем
акте, о хроматическом, пароксизмальном, жесточайшем нагнетании чувств в
"Liebestod" (Любовное томление" (нем)) и спросил мою дочь, не пожелала ли бы
она быть принятой на вилле Вагнера "Ванфрид". Насладившись театральными
восторгами Офелии, для которой сия прославленная обитель, по ее выражению,
была таким вожделенным, святым местом, что она и помышлять не смела о его
посещении, Академик приблизился к моему маленькому бюро (или бару)
"Буль-буль Санта-Инес" и взял листок бумаги. Ей следует передать это
рекомендательное письмецо его другу Зигфриду, весьма способному композитору,
хотя его произведения и исполняются довольно редко. Да и вообще,.., Как ему,
бедняге, сочинять музыку, если он сын Рихарда Вагнера?.. И перо Академика