"Алехо Карпентьер. Превратности метода" - читать интересную книгу автора

превратилось в любовные серенады местных трубадуров и стихотворцев - к
удивлению тех, кто не знал, откуда это пошло. Затем прозвучала великолепная
"Кармен" с участием Безандзони и Карузо, хотя в акте с контрабандистами
из-за нехватки мушкетов, потерянных где-то во время переезда, хористы были
вооружены винчестерами, - но это могли распознать лишь знатоки. Позднее был
показан "Севильский цирюльник", в котором Мансуэто представил дона Базилио
таким смехотворным и кровожадным, что исполнение его превзошло игру Титта
205 Руффо в роли Фигаро - в трактовке и в оравадах. "Травиата" Марии
Баррьентос вознесла публику до высот эстетического наслаждения: "Застольную"
пришлось исполнять трижды - овация мешала продолжать по партитуре; волнующая
сцена между старым Жермоном и Виолеттой вызвала с трудом сдерживаемые
рыдания, и под конец столько цветов было брошено на подмостки, что
исполнители, выходя отблагодарить зрителей, были вынуждены топтать розы,
нарды и гвоздики...
Триумфально сезон продолжался "Фавориткой" Доницетти, "Мартой" Флотова
(одно из выдающихся достижений Карузо), "Гамлетом" Амбруаза Тома,
"Риголетто" Верди и "Сомнамбулой" Беллини...
Глава Нации чувствовал себя на седьмом небе. Опера изменила облик
Столицы. После спектаклей фешенебельные кафе заполнялись публикой,
блиставшей самыми дорогими и самыми искрящимися из драгоценностей, самыми
роскошными платьями, -эту публику с улицы, через окна, рассматривал народ,
пораженный тем, что лишь на расстоянии протянутой руки находился, как
говорят, великосветский мир: до сих пор его можно было лишь воображать,
читая бульварные романы, смотря кинофильмы из жизни миллионеров либо
разглядывая обложки "Ярмарки тщеславия" Теккерея в газетных киосках, - да
еще с нашими женщинами, столь модно, одетыми, со столь утонченными манерами,
вдруг перенесенными в неведомые сферы знаменитых портретистов Джона Сингера
Сарджента или Жана-Габриэля Домерга. "Мы людей формируем, Перальта,
формируем людей", - повторял Президент, окидывая взглядом элегантное
общество в партере, где в антрактах слышались лишь музыкальные итальянские
термины: racconto, portamenti, fiato, tessitura, arioso...
И все шло гладко до премьеры "Тоски", когда случилось нечто совсем
непредвиденное: к финалу второго акта Флория вонзала кинжал в грудь Скарпиа-
и галерка вдруг разразилась бурной овацией, оглушительной, настойчивой,
беспрерывной, заставившей даже замолкнуть оркестр. До этого мгновения никто
и ничего не пел, что могло бы вызвать подобный взрыв восторга, и
обескураженное сопрано Мария Иерица - тем вечером был ее дебют - не знала,
что предпринять, и машинально помахивала канделябром над трупом, над
206 Титта Руффо, донельзя пораженным, как она. Наконец раздавшийся
сверху выкрик: "Смерть шпикам! Долой Вальверде!"- прояснил значение
прогремевшей овации, вынудив Тоску покинуть сцену. Перед оркестром, смолкшим
в полном замешательстве, быстро опустился занавес; полиция, ворвавшись на
галерку, хватала тех, кто не успел удрать по лестницам. На следующий день
"Андре Шенье" Джордано ставили в театре, окруженном войсками; зрительный зал
оказался в условиях военной оккупации - офицеры и генералы в парадной форме
были стратегически дислоцированы по креслам и рядам, в ложах. Но даже при
всем этом - лишь перед зрителями открылся акт заседания революционного
трибунала - неизвестно откуда донеслось восклицание: "Да здравствует
Робеспьер!" Весь оперный театр бушевал - овации, перешептывания, шиканье,
возгласы: это не имело никакого отношения ни к уровню музыкального