"Алехо Карпентьер. Превратности метода" - читать интересную книгу авторана оси своей единственной ноги, под париком, точно клоунша с картины
Тулуз-Лотрека, даже волнующая своим отчаянным стремлением подняться над развалинами собственного былого, поддерживаемая чьими-то 222 руками, опирающаяся на что-то, вознесенная на трон, покоящаяся либо принесенная на носилках средневекового короля Титуреля, - она декламировала вещающим и неуверенным голосом патетичнейшие александрийские строфы из "Федры" или агонизирующие тирады Орленка, почти восьмидесятилетнего. Потом к нам прибыла из Италии - представ перед любезным безразличием публики, уже покоренной молодыми и блистательными актрисами Голливуда, некая Элеонора Дузе, диковинно одетая в обшитый бахромой доломан, с водруженным на голову высоким черным шишаком, фантасмагоричная, как гренадеры Гейне, обрушивая руины и осколки колонн из "La citta morta"("Мертвый город" (итал.) д'Аннунцио, которого молодые резко отвергли, хотя в течение многих лет люди восторгались его "Дочерью Йорио". Все это - дела прошлого, и, как дела прошлого, пахнут погребальными цветами, И, быть может, поэтому возросла продажа североамериканских журналов или газет, которые, как "Нью-Йорк тайме", предлагали в воскресных приложениях информацию о новой музыке, о новой живописи, об оригинальных литературных течениях, возникавших в Париже (там вопреки всему, что пророчили, как будто возрождался некий, пусть еще незначительный, прогресс в духовной жизни), хотя "Иллюстрасьон" и "Лектюр пур тус", казалось, не замечали эти явления, а если и упоминали, то для того, чтобы все стереть в порошок во имя "чувства порядка, пропорции и умеренности"; кто хотел разузнать о кое-каких поразительных событиях - скажем, о поэзии некоего Аполлинера, умершего в день Перемирия,-должен был обращаться к нью-йоркским изданиям. Однако .он не представлял себе, что вслед за стихом без рифмы и пунктуации, за диссонирующей сонатой следовали - интересное открытие! - достаточно зловещие комментарии о положении в нашей стране. Однажды утром из уст в уста пробежала весть: в обширной редакционной статье в "Нью-Йорк тайме" обозреватель по латиноамериканским делам сделал беспощадный анализ нашего банкротства, писал о по-! лицейских репрессиях и пытках, раскрывал тайны некоторых исчезновений, разоблачал убийства, о которых 223 здесь еще никто не знал, напоминая, что Глава Нации, заняв место рядом с аргентинским тираном Росасом, с доктором Франсиа, который был пожизненным диктатором Парагвая, с мексиканским диктатором Порфирио Диасом, с другими деспотами, как Эстрада Кабрера из Гватемалы и Хуан Висенте Гомес из Венесуэлы - будто речь шла о французских Людовиках или российских Екатеринах, - уже около двадцати лет находился у власти... Был отдан приказ немедля конфисковать все поступившие в страну экземпляры газеты, но их уже расхватали до последнего в киосках и у газетчиков; Доктору Перальте, правда, удалось заполучить три экземпляра в овощной лавке, владелец которой регулярно покупал газету - номер в сто двадцать страниц, удобно завертывать капусту, разную зелень и бататы. "Надо запретить ввоз этого издания в страну", - сказал секретарь, наблюдая, как краска гнева заливала лицо Главы Нации, читавшего статью. "Но ведь газета янки! Скандал еще больше разгорится! На нас налетят все издания Рандолфа Хэрста! - Воцарилась пауза. - Кроме того, печатное слово приклеивается ко всему и повсюду. Ты можешь бросить в тюрьму политического противника, но не сумеешь запретить |
|
|