"Алехо Карпентьер. Превратности метода" - читать интересную книгу автора

языковой эволюции, что любой Малый Лярусс домашнего обихода полезнее его во
сто крат". Перальта прячет бутылку рома "Санта-Инес", и мы приветствуем
этого скромного и талантливого ученого мужа, который входит и садится туда,
где солнечный луч, пронзив взметнувшуюся пыль, воспламеняет красную розетку
Почетного легиона у него на груди. Наверху Офелия продолжает старательно
очищать от никчемных бемолей пассажи из пьесы "К Элизе", но все же
спотыкается на каждом шагу. "Бетховен", - говорит Именитый Академик, указуя
пальцем вверх, словно сообщая нам важную новость. И без стеснения, как и
подобает тому, для кого всегда открыты двери моего дома, начинает листать
книги, только что принесенные моим секретарем. "Атеизм" Ле Дантека. Хорошо.
Серьезное чтение. "Ученик" Бурже. Неплохо,
32 но нам не следует подражать немецким emmerdeurs (Поганцам (фр.))с их
манией сваливать философствование и романтичность в одну кучу. Анатоль
Франс: способности, конечно, есть, но за пределами Франции захвален
чрезмерно. А кроме того, его упорный скептицизм ни к чему не приводит...
"Шантеклер"- удивительная вещь. Успех и провал. Гениальная смелость,
обреченная на неудачу, но навсегда вошедшая в историю театра как
эксперимент, единственный в своем роде. И он декламирует: "O Soleil! Toi
sans qui les choses. Ne seraient pas ce qu'elles sont..."( О, солнце! Без
тебя не стало б в мира жизни, не стало бмира самого. (Перевод Т.
Щепкиной-Куперник.)) (Академик и не подозревает, что вот уже который год
десятки тысяч борделей и ночных заведений низшего пошиба носят в Америке
название "Шантеклер"...) Он иронически, хотя и добродушно, хмыкает при виде
антиклерикального памфлета Лео Таксиля, но корчит явно недовольную гримасу,
узрев "Мосье Фока" Жана Лоррена. Ему, наверное, и невдомек, что Оллендорф,
его собственный издатель, наводнил книжные лавки нашего континента этим
романом (в переводе на испанский), разрекламированным в качестве
несравненного образца французского гения и украшенным цветистой обложкой, с
которой обнаженная Астарта - творение Дюпюи - до сих пор тревожит сон наших
школяров...
А теперь он заговорщически ухмыляется, наткнувшись на "The sexual life
of Robinson Cruosoe" (Сексуальная жизнь Робинзона Крузо" (англ) и "Les
fastes de Lesbos" (Увеселения на Лесбосе" (фр.).) - книжки анонимных авторов
(три звездочки), но с обилием иллюстраций, купленные мною вчера в
специализированном магазине на Рю де ла Люн. "Это чтиво мосье Перальты", -
говорю я, смалодушничав. И наш друг, приняв самый серьезный вид, принимается
назидательным тоном, который хорошо нам знаком - Перальте и мне, - читать
лекцию по литературе, стараясь убедить нас, что большую, великую литературу
Франции не знают в наших странах. Это хорошо, что все мы преклоняемся перед
Бодлером, почивающим не на лаврах, а под унылой каменной плитой на кладбище
Монпарнаса, но следовало бы также читать Леона Дьеркса, Альбера Самена, Анри
де Репье, Мориса Роллина, Реме Вивьен.
33 И - Мореаса, прежде всего Мореаса. (Меня так и подмывало рассказать
ему, как несколько лет назад в кафе "Вашетт" я был представлен Мореасу и как
тот набросился на меня с обвинением, будто это я лично расстрелял
Максимилиана, пропуская мимо ушей все мои объяснения, что я был тогда
младенцем и не мог находиться в тот день у Серро де лас Кампанас... "Vovo
etes tous des sauvages" (Вы все дикари (фр)- твердил поэт, и в его голосе
слышалась неподдельная горечь...).
Наш друг высказывает сожаление, что Гюго, старик Гюго все еще