"Владимир Васильевич Карпов. Взять живым! (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Об отправке на передовую.
Ромашкин с досадой махнул рукой, Городецкий болтал все об одном: на
передовую, на передовую... А на экране Сталин уже говорил речь. Он был
виден по пояс, крупный, во весь экран, в фуражке и шинели, говорил
спокойно и веско.
- Тогда же снег падал! - вспомнил и сказал изумленно Ромашкин. - Почему
его нет на экране? И пар изо рта не идет у Сталина, а стоял мороз.
Сталин говорил долго, речь передавали полностью, поэтому и Линтварев, и
Городецкий, оставив шахматы, могли убедиться - Ромашкин говорит правду.
- Видите, все войска в снегу, видите? Да у меня на шапке был целый сугроб.
А мимо Сталина ни одна  снежинка не пролетает. И пара нет. На морозе пар
обязательно должен быть.
Линтварев резко поднялся:
- Вы, товарищ лейтенант, говори, да не заговаривайтесь. Зачем вы пытаетесь
породить какие-то сомнения насчет товарища Сталина? Вы, товарищ капитан,
слыхали его слова?
Комбат подошел к Василию, склонился над ним, глухо сказал:
- Ничего я не слышал. Бредит парень, а ты, комиссар, политику ему
пришиваешь. Лежит, лейтенант, лежи спокойно. Сейчас я тебе водички подам.
Ромашкина стал бить кашель, он застонал от боли, но сознание было ясное.
- Нет, я все помню... Я же там был... Кых-кых.
Комбат моргал ему глазами: молчи, мол, не будь дураком. И Ромашкин понял.
Когда Линтварев куда-то вышел, Городецкий сказал:
- Ты поосторожнее с такими словами. Не то отправят тебя куда-нибудь
подальше и в противоположную сторону от передовой.
- Почему вы всегда о передовой говорите как-то странно?
Городецкий улыбнулся, обнажив прокуренные желтые зубы, и стал рассказывать:
- С этим делом так было. Я служил на Дальнем Востоке. Ну, как началась
война, все стали проситься на фронт. А командир полка никого не отпускал.
Да от него это и не зависело. А был он мужик хитрый и всем обещал: "Кто
проявит себя хорошо и окажется достойным, буду ходатайствовать об отправке
на передовую". На стрельбах я и еще один комбат - капитан Чикунов -
отличились. Командир полка сказал перед строем: "Буду ходатайствовать о
направлении в действующую армию". А сам, конечно, не выполнил. Вот и пошла
меж командиров поговорка - чуть что: "Будем ходатайствовать об отправке на
передовую". Надолго прилипли эти слова. И я забыть их не могу.
Добрейшая Мария Никифоровна принесла Ромашкину из деревни домашнего
молока, нагрела его, добавила "нутряного" сала и поила, приговаривая:
- Нутряное сало как рукой всю болезнь сымет. А молоко настоящее, не
порошковое. В порошковом никакой силы нет. Нальешь в него воду - и все:
вода была, вода и осталась. Нешто это молоко?
Ромашкину была приятна заботливость Марии Никифоровны. Но втайне он жалел,
что за ним ухаживает старенькая нянечка. В большой палате ухаживали за
ранеными да и к ним заходили молодые медсестры, с подведенными бровями и
кокетливо пристроенными накрахмаленными платочками. Хорошо, если бы такая
постояла рядом, поговорила, прикоснулась к лицу или к руке. У Марии
Никифоровны косынка тоже белая, только подвязана по-бабьи, узелком под
подбородком. Старая нянечка замечала взгляды Василия в сторону молоденьких
сестриц и радовалась - совсем ожил парень.
- Скоро на ноги поднимешься, - говорила она, - будем на танцы ходить. Ты