"Бьой Адольфо Касарес. Изобретение Мореля" - читать интересную книгу автора

похожи на бомбоубежища. Кто же эти люди, соорудившие в двадцать четвертом
году это здание? Отчего они забросили его? Каких бомбардировок опасались?
Удивляет, почему инженеры, построившие такой прекрасный дом, были
по-современному предубеждены против лепнины - до такой степени, что создали
это голое помещение, способное свести человека с ума: твой легкий вздох
повторяется эхом, и в течение двух-трех минут ты слышишь вздохи
повсюду -близко, далеко. Когда эхо замолкает, воцаряется тишина, жуткая, как
тяжесть во сне, не дающая тебе убежать.
Внимательный читатель может составить на основе моих наблюдений список
более или менее удивительных предметов, ситуаций, фактов; последнее - это
поразительное появление на холме нынешних его обитателей. Надо ли связывать
этих людей с теми, что жили здесь в 1924 году? Можно ли предположить, что
сегодняшние туристы - те же строители, которые соорудили музей, часовню и
бассейн? Трудно поверить, будто один из этих людей, устав слушать "Валенсию"
и "Чай вдвоем", сел и начертил проект такого дома, правда, отравленного
эхом, но зато надежно защищающего от бомб.
Каждый вечер, на закате солнца, на скалу приходит женщина. Голова ее
повязана цветным платком; она сидит, обхватив руками колено; наверное, еще
до рождения кожу ее позолотило солнце; глаза, черные волосы, осанка - все
делает ее похожей на какую-нибудь цыганку или испанку с самых безвкусных
картин.
Я старательно умножаю страницы дневника и забываю о трактатах, которым
надлежит оправдать пребывание моей тени на этой земле ("Моя защитительная
речь, обращенная к живым" и "Похвала Мальтусу"). Однако то, что я сейчас
пишу, будет предупреждением. Эти строки останутся неизменными, несмотря на
нестойкость моих убеждений. Главное - придерживаться истины, хорошо мне
известной: ради собственной безопасности я должен навсегда отказаться от
любой помощи со стороны ближнего.
Я ничего не жду. Но мне не страшно. Утвердившись в этом, я успокоился.
Однако женщина дала мне какую-то надежду. Надо опасаться надежд.
Вечер за вечером она любуется закатом, а я из своего укрытия любуюсь
ею. Вчера и сегодня тоже я обнаружил, что ночью и днем жду этого часа.
Женщина, чувственно-гибкая, как цыганка, с ее слишком большим, слишком ярким
платком на голове, кажется смешной. Однако я чувствую - наверное, слегка
подшучивая над собой, - что, если бы мог на мгновение ощутить на себе ее
взгляд, услышать обращенное ко мне слово, на меня пахнуло бы спасительным
теплом, исходящим от друзей, от невесты, от родных.
Должно быть, мои надежды порождены препятствиями в образе рыбаков и
теннисиста с бородкой. Сегодня меня рассердило, что женщину сопровождал на
скалу какой-то тип в теннисном костюме; это не ревность, но вчера я тоже ее
не видел - когда я шел к скалам, на пути у меня оказались рыбаки; они ничего
не сказали - я спрятался, и меня не заметили. Я попытался обойти их сверху -
бесполезно: там, глядя на них, стояли их друзья. Пришлось сделать большой
крюк, я подошел, когда солнце уже село и пустынные скалы ждали приближения
ночи.
Наверное, я собираюсь совершить ужасную глупость: эта женщина,
греющаяся в последних солнечных лучах, может выдать меня полиции.
Я к ней несправедлив, но не могу забыть, как оберегает нас закон. Те,
кто определяет наказание, распоряжаются нашей жизнью, и мы, защищаясь,
отчаянно цепляемся за свободу.