"Иван Кашкин. Эрнест Хемингуэй " - читать интересную книгу автора

бегущих "на совесть" - потом пауза, пустой просвет - потом быки - и,
наконец, человек, притаившийся от них в канаве.
Или в главе XVI описание того, как уволакивают быка с арены. Здесь все
построено на нарастающей динамике глаголов от статичного: "пристегнули",
через действенные: "захлопали, побежали, рванулись", до - "пустились
вскачь", а тут конец усилиям, и мертвый бык скользит вместе с последним
глаголом по шипящим и свистящим звукам конца фразы, как по шуршащему песку
арены: "...и бык... заскользил, оставляя на песке широкую, плоскую полосу, и
скрылся в красных воротах".
На фоне деловитого и сдержанного повествования особо выразительно
звучат в ответственных местах короткие и прямые удары кисти.
Хемингуэю нужно дать ощущение смерти. И вот в рассказе "Мой старик"
мальчик видит разбившегося отца, "и он был такой бледный и осунувшийся,
такой мертвый". В "Прощай, оружие!" то же ощущение передано еще сдержаннее.
Убитый Аймо "выглядел очень мертвым".
Хемингуэй пишет в "Прощай, оружие!": "...мне посчастливилось ухватиться
за очень тяжелое бревно... мы плыли вниз по реке, описывая длинную кривую".
И в это "мы" вложено и чувство подчеркнутого одиночества, и
противопоставление себя всему остальному, и общность человека с тем
предметным миром, который в данной ситуации спасает его от людей.
А когда немного позднее тот же "тененте" Генри укрывается на платформе
уходящего в тыл эшелона артиллерии, то эта общность распространяется и на
другие вещи: "Я лежал под брезентом вместе с орудиями. От них опрятно пахло
смазкой и металлом". Тут, кроме уже подготовленного определения "вместе",
бросается в глаза необычный для смазки эпитет "опрятный". По этому сразу
узнаешь, что говорит военный. Основное назначение вонючей, грязной для
штатского смазки - держать орудие в чистоте. Для военного запах металла и
смазки - это чистый, беспримесный запах. Но мало того. По одному этому
слову, по тому, что нет посторонних запахов, копоти, порохового нагара, мы
можем заключить, что орудия пустить в дело не успели, что артиллерию спасали
без выстрела. По одному этому слову мы могли бы судить о характере
отступления, вернее бегства итальянцев из-под Капоретто, если бы об этом
только что не рассказал сам Хемингуэй.
Это только наиболее наглядные случаи. И можно привести много более
мелких примеров. "Колени у Ника были мокрые" - и мы видим, что он только что
на четвереньках вылез из палатки; или другие многозначительные детали:
брошенная зрителями подушка, которая, попав под ногу, губит матадора Маноло;
предательский снег, который выдает партизан.
Кажущаяся безыскусственность Хемингуэя - вовсе не упрощение своей
задачи, а дорогая простота, и когда она выдержана до конца, автор добивается
своей цели самыми простыми средствами.

Хемингуэй все же не удовлетворяется и такими результатами. Мера всего
для него все-таки человек, а по его словам, "нет на свете дела труднее, чем
писать простую, честную прозу о человеке". Для преодоления этих трудностей
он ищет соответствующих средств выражения.
Хемингуэй не просто рядовой боец, который из своей снайперской винтовки
без промаха бьет по фактам, но и солдат в более широком смысле, командир,
который пускает в ход все виды оружия, в зависимости от обстоятельств. С
годами писателю Гарри все больше хотелось писать "не только о событиях, но о