"Иван Кашкин. Эрнест Хемингуэй " - читать интересную книгу автора

более тонких переменах, о том, как люди по-разному ведут себя в разное
время". Но при этом художнику неминуемо приходилось не только изображать, но
и выражать свое отношение к изображаемому. Однако как обдуманное закрепление
фактов должно, по мысли Хемингуэя, вызывать определенные чувства, так образ
должен возникать не столько из сравнений и метафор, сколько из накопления
самых простых и прямых восприятий.
Конечно, и у Хемингуэя попадаются отдельные сравнения. Матадор у него
отклоняется от быка, как дуб, под ударами ветра. Бельмонте выходит на арену
с безгубой, волчьей улыбкой. Фигура Брет напоминает линии гоночной яхты.
Доктор после удачной операции возбужден и разговорчив, как футболист после
удачно проведенного матча. Шофер Ипполито точен, как часы железнодорожника.
Критиков Хемингуэй сравнивает с мусорщиками, вылавливающими свою добычу в
потоке Гольфстрима, войну - с чикагскими бойнями. И все же таких сравнений
встречается мало, они наперечет. Хемингуэй откидывает все случайное,
наносное, мелкое, но основные образы, возникшие из жизненного опыта,
выступают тем резче и врезываются в его память на всю жизнь.
В "Снегах Килиманджаро" несколько неожиданно звучит завуалированное
сравнение смерти с карабинерами, проезжающими по соседней улице на
велосипедах. А ведь это впечатление времен первой мировой войны - там
"тененте" Генри видит, как вдоль парапета по мосту с неестественной
быстротой скользят головы в касках - это проезжает колонна немецких
самокатчиков, и встреча с ними означает для него смерть.
Некоторые из стержневых тем Хемингуэя: одиночество и то, что оно несет
для человека, утрата всего дорогого - выражены прямо. Другие Хемингуэй
закрепляет в обобщенном образе. Так, например, образ конца - это и писатель
Гарри как змея с перебитым хребтом, это люди как муравьи, стряхнутые с
коряги в огонь костра.
Особенно часто охотник и путешественник Хемингуэй заимствует такие
обобщающие образы у природы. Тут и айсберг - как образ запаса мощности,
необходимого для писателя, и всеочищающая сила потока Гольфстрима и снегов
Килиманджаро, и земля. Сначала как горсть родной почвы, вызывающая на
чужбине ощущение запахов и красок родины; земля как опора, которая пребудет
вовеки, и, наконец, родина людей, которых не победить никаким тиранам.
В первые две страницы романа "Прощай, оружие!" вместилось все грозное
ощущение войны. Простыми и конкретными словами, промытыми и обкатанными, как
речная галька, показывает Хемингуэй бесконечное движение солдат в сторону
фронта и подкрепляет это образом листьев, которые ветер метет по дороге
пустой и белой; а потом он говорит о беспрестанных дождях и рядом об
усталости и разложении фронта. Зловещий дождь становится спутником и как бы
участником "всего самого ужасного", что предчувствует Кэтрин, которой в
дождливый день кажется, что она и умрет в дождь. Под дождем лежит "такой
мертвый" Аймо, дождь сопровождает и бегство из-под Капоретто, и бегство в
Швейцарию, и все завершает тот дождь, под которым уходит "тененте" Генри.
В газетных подшивках сохранился материал, по которому можно судить,
каким упорным трудом Хемингуэй добивался этой подспудной, но выразительной
образности. При сравнении окончательного текста главы второй книги "В наше
время" - "Минареты Адрианополя" с первоначальным газетным вариантом,
приведенным в комментарии, видно, что в этом окончательном тексте описание
до конца переведено в изображение, в нем почти не осталось привычных
элементов образности, но усилилось ощущение большого обобщающего образа.