"Иван Кашкин. Эрнест Хемингуэй " - читать интересную книгу автора

предателя Пабло, но презирает его. А полковник Кентвелл не может спокойно
вспоминать о "генералах-политиках".
Но есть еще один круг людей, к которым тянутся лирические герои
Хемингуэя. Это простые люди, охотники, рыбаки, солдаты. Джейку Барнсу
понятен и Ромеро, и стареющий Бельмонте, он понял бы и Непобежденного Маноло
Гарсиа. Мистер Фрэзер с мягкой иронией любуется простодушной сиделкой, а
безымянному рассказчику нравятся гостеприимные старики французы в Вайоминге.
Хемингуэй не прикрашивает равнодушный цинизм охотника Уилсона и грубую
прямолинейность рыбака Моргана, но отдает должное их мужеству. У Филиппа
Ролингса вызывает уважение душевная сила коммуниста Макса. Роберт Джордан
знает, что может положиться в борьбе на Пилар, Эль-Сордо, Ансельмо, Андреса.
Однако долгое время цельный образ волевого, честного, вдумчивого человека из
народа не удавался Хемингуэю, и лишь отдельные черты и качества этого
порядка всплывали у его излюбленных героев. Наконец, в образ старого
кубинского рыбака Сантъяго Хемингуэй, даже в ущерб достоверности и
жизненности, вкладывает много своих самых заветных мыслей и затаенную
надежду, что не только собственное мастерство может сохраниться в веках, но
что оно может быть передано как самое дорогое наследство тем, кто идет тебе
на смену, в данном случае - мальчику.
В ряду прочих персонажей сочувственно выведена в "Прощай, оружие!"
фигура армейского священника. Это не случайно. Хемингуэй интересуется
католицизмом в жизни и в искусстве. Но как бы ни влекла его к себе романтика
старых соборов, богатство многовекового культового искусства, как бы ни
завидовал "тененте" Генри тому, что открыто капеллану, или мистер Фрэзер
тому, как верит сестра Цецилия, - Хемингуэй очень скоро от религиозной
оболочки добирается до самой сути. Он видит священника, благословляющего
отправляемых на убой солдат, или напутствующего перед казнью Сэма
Кардинелла, и очень скоро причисляет религию к прочим "опиумам для народа",
наряду с "хлебом и зрелищами". Он не может стать "Жонглером богоматери", как
этого хочет сестра Цецилия, и с трудом веришь в то, что верующий мог
написать нигилистическую молитву "Отче Ничто". Хемингуэй, по всей видимости,
как и Джейк Барнс, "католик только формально", он "никудышный католик". А
творчество его показывает, что по сути дела верит он прежде всего в
простого, сильного, честного, мужественного и одаренного человека, то есть в
то, во что верили и верят лучшие люди человечества - гуманисты.
Если признавать гуманистическим творчество, в котором раскрываются
по-настоящему человечные качества и конфликты, - то темы честности и
мужества, верности и дружбы, выдержки и взаимовыручки, а также воля к
преодолению препятствий, - все это дает основание называть творчество
Хемингуэя гуманистическим.
Конечно, у Хемингуэя это не тот оптимистический гуманизм, который
воодушевлял в свое время Диккенса и Гюго, а позднее закалялся под пером
таких писателей-борцов, как Горький, Барбюс, Ромен Роллан. Печальный удел
лирических героев Хемингуэя - их внутреннее одиночество, которое он сам
осознает как тягостное нарушение человеческих взаимоотношений, но и как
фатальную неизбежность, особенно для писателя. Однако в стоическое,
трагичное и безнадежное одиночество то и дело врываются у Хемингуэя гуманные
нотки веры в людей и уважения к человеку, будь то спутник боксера - негр,
пли преступивший закон Гарри Морган, или толстуха Алиса (в рассказе "Свет
мира"), которая и в своем падении сохраняет веру в лучшее, что озаряет