"Лев Кассиль. Чаша гладиатора (детск.)" - читать интересную книгу автора

веленой травинке, с непонятной силой пропарывающей асфальт на улице. И песне о
"Варяге", которую передавали по радио. И мохноногому коню-битюгу, который вез
навстречу кладь, прочно, гордо, как бы с выбором ставя свои чашеобразные
копыта под светлыми султанами и потряхивая в такт шагу белой, как ковыль,
гривой.
Всему было место. И только сердце от радости не вмещалось в груди.
И когда Ксана появлялась в классе, то в груди и вокруг становилось еще
теснее. Потому что, честное слово, казалось, некуда от нее деться. И куда бы
ни смотрел Сеня, глаза его наталкивались на нее. И даже правила немецкой
грамматики делались вдруг необыкновенно значительными и важными, хотя
сосредоточиться на них было совсем уже трудно.
Когда же он проходил с Ксаной после школы мимо пивной забегаловки - как на
грех, она была недалеко за углом,- то, наоборот, пьяные начинали сильнее
толкаться, словно нарочно, и грубые, плохие слова принимались позорить весь
мир, все, на чем свет стоит, с ужасной, бесстыдной громогласностью. И сердце
Сени сжимало болью, и сам он ежился от стыда, страшась, что Ксана услышит,
горько обидится, как будто он виноват во всем этом безобразии, которое еще
встречается в жизни.
Итак, значит, первой неприятностью было вознесение на балкон. Вторым
огорчением этого дня было то излишнее внимание, которое Ксана проявила по
отношению к новичку из Парижа. Конечно, Сене полагалось бы быть, как
передовому пионеру, особенно внимательным к приезжему, да еще сироте и
наполовину иностранцу. Но не мог он чего-то преодолеть в себе, не понравился
ему с самого начала новенький.
Между тем Артем Незабудный тоже пребывал в состоянии далеко не веселом.
Прием у секретаря исполкома задел и обидел его. С квартирой дело, видимо, тоже
не устраивалось. Да и кроме того, пока он ходил по коридорам исполкома, он
наслышался уже, что с жильем дело обстоит в Сухоярке еще туго. Понаехало много
народу на какое-то соседнее строительство, и людям живется тесно. И многое из
того, что он приметил на улицах, огорчало его. Он ждал лучшего. Давно уже он
потерял веру в зарубежные газеты, всегда готовые наболтать невесть что о
Советском Союзе. Но сейчас он сам с излишней придирчивостью и уже каким-то
недоверием, вдруг возникшим в его усталой душе, приглядывался ко многому.
Показались ему не слишком хорошо одетыми люди. Последнее время ему приходилось
жить среди тех, кто был одет не всегда опрятно, но более модно и фасонисто,
хотя и жил порой впроголодь.
Потом он увидел, как у булочной выстроилась очередь за хлебом,
поинтересовался осторожно и узнал, что ввиду большого наезда людей на
строительство с хлебом бывают еще иной раз и перебои.
Боль в сердце сегодня что-то так и не могла улечься. Все ворочалась и
ворочалась в груди, то выбирая себе местечко почувствительнее, то кидаясь в
левое плечо и просачиваясь колючими мурашками в кончики пальцев.
Мерно и печально зазвонил колокол в церкви. Кого-то провожали в последнюю
дорогу. Отходил уже человек свое на этом свете. Артем Иванович зашел в
старенькую церковь. Народу было немного, и все люди немолодые. Но знакомых не
оказалось. Незабудный механически коснулся щепотью лба, груди и плеч,
огляделся в церковном сумраке. Потом спросил тихонько у одной старушки, кого
хоронят. Та назвала фамилию - незнакомую - и неодобрительно покосилась вверх
на Артема Ивановича.
Удивили его нищие на паперти. Их, правда, было только трое, но они стояли