"Иван Катаев. Под чистыми звездами (Советский рассказ тридцатых годов)" - читать интересную книгу автора

страшновато круглилась книзу. Там я с вечера приметил широкий просвет в
стене леса, открывавший даль Уймонской долины. Мне и хотелось улечься
здесь, чувствуя высоту, и чтобы утром встать и сразу увидеть Алтай.
Сейчас ничего нельзя было разглядеть, кроме смутного лесного моря под
ногами, да горящее звездное небо впереди в огромной размахе выгибалось к
горизонту, падая в черную тучу земли.
Было новолунье, и молодой месяц, наверное, прятался где-нибудь за нашей
горой.
Я обошел стог, подсунул с краю свою кошму и улегся, коекак вкопавшись в
тугой, колючий бок стога; как сумел, завалил себя сверху. Едкие, мирные
запахи сепа и конского пота, пропитавшего кошму, мгновенно заволокли
быструю чреду дневных лиц, имен, солнечных искр; все слилось, исчезло.
Проснулся я, верно, от холода, очень неуютно зябла спина - видно,
сползло с меня сено. Хотел было устроиться получше; повернулся захватить
рукой сползавший ворох и - тут же замер. Совсем близко, рядом, за округлым
боком стога, говорил мужской, молодой и хрипловатый голос. И столько было
в нем встревоженной страстной силы, даже когда понижался он до глухого
шепота, - столько страстности, неловкой, но побеждающей всякое
стеснение... Я замер, не шевелясь, и сон слетел с меня, не мог я не
слушать. Ведь это же Тимка Вершнев... Ну, конечно, он!
- Не понимаешь ты!.. Эх, не понимаешь! - громко, прерывисто шептал он.
- А ты пойми, на вот, хоть влезь в меня, я тебе всю душу вывернул!.. Пойми
же ты, однако, не город этот мне нужен, не одежа, не деньги легкие... Ну,
что она, ОйротТура, с виду деревня та же, только что дома повыше... В
Новосибирском был, в Омском, знаю. И опять не про то я... Не в улицах
сласть, что людей там много, трамваи... Это мальчонке лестно, поглядел - и
надоело на третий день, ходишь, как по Уймону. А мне ведь из себя
вырваться надо... Из себя, понимаешь?..
Он передохнул тяжело и зашептал еще горячей, быстрее:
- Тут я чисто в шкуре какой хожу, и скрозь меня она до нутра проросла,
как зверь все равно. Грузно мне, тошно, глаза застилает, к земле гнет. И
все уймонское меня облепило, и самто я дурак дураком. Не вижу ничего, не
знаю, тыкаюсь все равно, что щенок слепой...
- Нет, постой, погоди, однако, - заторопился он. - Знаю, ты и раньше
все напевала, дескать, и тут можно... Это знаю я, что и тут все к лучшему
идет, и самому можно... Да ведь тугото как!.. Еле-еле... Пластом
переползаем. За годом год... А я быстрей могу жить! Я очень даже скоро все
взять могу. Я все понимаю, все мне открыто...
- Не хвалюся я, нет! - воскликнул он и тут же, испугавшись, что громко,
понизил голос. - Я тебе говорю, а смотрюсь в себя, как в воду, и все до
донышка вижу. Слепой я, дурак нетесаный, а ведь вглубь-то я все понимаю,
всю землю чувствую, всех людей. Вот - как усмехнулся человек или там
поежился, или говорит что, а сам про другое думает, - завсегда мне все
открыто - к чему это он и чего ему надо. И не только свои мужики али
ребята... Вот намедни который инструктор приезжал, из Усть-Коксы, - начал
он тут речь говорить...
- Да это все зря я! - вдруг прервал он себя с досадой. - Не об этом я
хочу... Я про то, однако, что мне учиться Только побыстрей бы, спешно,
да-погуще бы как... Про все, чему только ни учат. Я с места бы взял,
разом... И. уж не отце-, пился бы до конца, пока все не превзойду! Как