"Иван Катаев. Под чистыми звездами (Советский рассказ тридцатых годов)" - читать интересную книгу автора

И все тут... Так веришь ли, нет ли, а прочитавши, чуть-чуть не взревел
я с этой книжки. Так меня взяло... С чего, и сам не пойму... Ну что там?
Старички какие-то, помещики, это даже надо осудить, ежели по-серьезному...
А меня опять как на крыльях подняло, чтой-то мне тут опять приоткрылось. И
ночьто я мало спал, все думал... А на другой день в больнице по настилке
потолочных балок две нормы сделал, вот как... И всю жизнь буду помнить ту
книжечку...
Тимкин голос замолк. Самая тайная, самая черная тишина ночи в эти
минуты доспевала на горе. И ветер стих. Не шелестела ни одна былинка.
Только ручей вдалеке шипел нескончаемо, осторожно, одним ровным звуком, и
от него было еще тише.
Звезды в зените, прямо над моим лицом, горели светло, упоенно, их будто
стало еще больше, и мелкие, слабые явственно отступали в свои пустые
глубины, нарушая цельность и гладкость черного свода, а крупные вышли
наперед, дрожа и пуская в глаза мне сияющие паутины. Я лежал, не шевелясь,
не зная, что делать мне... Встать, уйти, - они услышат, спугну их и, может
быть, все разрушу... Да ведь пока и говорит-то он такое, что не грех
слушать... Нет уж, лежать, лежать, по-прежнему затаив дыхание!
Там у них зашуршало, Тимка неуверенно окликнул:
- Лин, а Лин!..
- Что тебе?
- Так как же мы с тобой, а?
- А все так же, - тихо сказала Аполлинария. - Вот ночь переспишь, а
утром Таисья тебя поприветит, все и слетит с тебя, и всем болестям твоим
конец, посмеешься только, все равно как сну несуразному...
- Ну вот, - горько усмехнулся Тимка. - Опять сначала.
Будто и не говорили... Да что же я душу тут всю перекопал перед тобой,
- зря, выходит?.. Ты слушала меня аль нет? Разве для обману я говорил
тебе? Ведь не так обманывают-то, эх, Линка!
- Слушала я все, - заговорила она медленно и печально. - Слушала, и
вижу, что правду говорил, вот как она этот час у тебя на сердце лежит, да
и нету тебе никакой корысти теперь обманывать меня... Ну, а толк-то какой
в твоих словах? И по весне говорил ты мне много, - заслушаешься, бывало. И
про картины поминал, и про книжки, и какой от них переворот в тебе... А
потом что было?.. Помнишь, как у реки, у парома позвала я тебя?.. Как нож
в меня тогда (и на низкой ноте дрогнул, оборвался ее голос)... Как нож!..
Она поборола себя, встрепенулась:
- Я про чувства свои, про слезы не мастерица рассказывать. Не люблю.
Только все поняла давно уж. Все едино тебе, перед кем ни проповедывать и
кому руку жать и в чьи глаза глядеть. Везде ты только себя, себя одного
видишь и сам собой весь мир застишь. И всем-то ты чистую правду говоришь,
и мне, и Таське, и третьей, и десятой... Таське-то, небось...
За стогом сильно зашумело, и Тимким голос, смелый и счастливый, громко
произнес:
- Линушка, знаешь чего?
- А что? - быстро откликнулась она, - А то, что я тебе последний раз
говорю: брось про Таську.
Смешно мне, как ты ее с собой равняешь. Смешно, и все тут.
Да ты что, сама не понимаешь, чо ли? Как костыль она мне нужна была,
подпереться, да от тебя отхромать. Поближе было, только руку протянуть,