"Иван Катаев. Под чистыми звездами (Советский рассказ тридцатых годов)" - читать интересную книгу автора

стогами, опершись обеими руками на грабельник, как на посох, и наблюдал за
ходом соревнования.
- Все правильно у них,- прибавил он веско.- Тимке чуток и остался, еще
пласточков десятка полтора, и вывершит.
А мечет ладно, я доглядаю...
Тимка чертом вертелся на стогу, только грабли мелькали.
Видно, не просто это было - поворачиваться там, на верхушке,
сделавшейся не шире тележного колеса, и пружинило сухое легкое сено, но
Тимка, резко выделяясь плечистой своей фигурой на глади светлого неба,
будто приплясывал, не оскользаясь, не заплетаясь ногами; без промедления,
точно хватал он навилины, поспевал приладить и примять пласт, не нарушая
стройных, закругляющихся друг к другу навстречу очертании вершины.
Может быть, только излишняя щегольская подчеркнутость была во всех его
ловких поворотах и изгибах да и сама быстрота их казалась чрезмерной и
судорожной. И свое - "давай, давай, не задерживай!" - выкрикивал он без
нужды часто и залихватски. Похоже, что его самого всего пружинило и
распирало там - от счастья работы, от уменья, от того, что всех выше он
под небом, всех ловчей.
Аполлинария, соревновалыцица его, действовала на своем стогу умело и
споро, стог ее тоже рос правильно, круто. Но уже заметно поотстала она, и
это видели в ее группе и уже поторапливали снизу, не выходя, впрочем, из
пределов почтительности.
- Чего ж ты, Полинарья, ты бы, однако, повеселей укладала. Вон уж у
них...
Кстати стряпуха-то давеча возвела на Аполлинарию явный поклеп - будто
она набрала себе каких покрепче. Ей подавали все больше девицы да совсем
малорослые пареньки. Взрослые мужики, которых вообще было немного, как раз
собрались вокруг Тимки. Может, оттого он и брал верх.
Бригадирша, наверное, видела, что отстает. Однако в движеньях ее не
прибавлялось торопливости. Она двигалась по-прежнему спокойно, и с
какой-то особенной плавной грацией творилась у нее эта работа, похожая на
одинокий танец, высоко над головами людей, в светлом куполе неба.
А уже загалдели у Тимкиного стога: "Вывершил, вывершил!" - и кто-то
жиденько затянул: "Ура-а!.."
И рыжебородый Симеон, гордясь своим значеньем, громко подтвердил:
- Вывершил. Будя!
И тотчас же Тимка, как-то по-особому выгнувшись и едва скользнув рукой
по веревке, перекинутой подавальщиками через вершину стога, слетел на
землю с высоко поднятыми граблями, притопнул, хотел, видно, крикнуть да
сдержался, сказал тихо, хрипловато, с едва приметной улыбкой, витающей
вокруг запекшихся губ:
- А ничего сработали... Складно...
Но насквозь сияло и пело изнутри скуластое его лицо с дорожками пота на
грязных крепких щеках, с раскисшим и прилипшим ко лбу сивым вихром.
Приставив грабли к стогу, он повернул свою явно франтовскую кепку
козырьком вперед и, пока кругом голосили с преувеличенным восторгом, чтоб
только погорше было тому стогу, Тимка стоял неподвижно, невысокий, ладный,
сдерживая дыхание расходившейся просторной груди, и поглядывал на всех
узкими смелыми глазами, из которых так и било хитрое его счастье.
Казалось, на вид ему побольше двадцати, и то ли гладко брился он, то ли