"Валентин Петрович Катаев. Растратчики (Повесть)" - читать интересную книгу автора

ответственная служебная командировка, имеющая важное государственное
значение.
Мимо окон пошли тесовые дачи в шведском стиле, заборы, шлагбаумы, за
которыми стояли городские извозчики. Потом мелькнули полуразрушенные
кирпичные стены какого-то завода, ржавые котлы, железный лом, скелет висящей
в воздухе водопроводной системы... Потом потянулась длинная тусклая вода.
Она все расширялась и расширялась, насквозь подернутая оловянной рябью, пока
не превратилась в нечто подобное реке. За нею, за этой водой, сквозь
дождевой туман, сквозь белые космы испарений, от одного вида которых
делалось холодно и противно, надвигался темный дым большого города. Поезд
уже шел среди товарных вагонов и запасных путей. Лучезарные плакаты
курортного управления, развешанные между окон в коридоре, вдруг выцвели и
покрылись полуобморочной тьмой. Вагон вдвинулся, как лакированная крышка
пенала, в вокзал и туго остановился. Вошли ленинградские носильщики.
- Приехали, - сказала Изабелла и перекрестилась. Она подхватила
Прохорова под руку и добавила хозяйственным голосом: - Я думаю, котик, мы
сейчас поедем прямо в гостиницу "Гигиена"?
Бухгалтер мрачно поглядел на Ванечку, как бы ища спасения, но спасения
не нашел.
- Поедем, Ванечка, в гостиницу "Гигиена", что ли?
- Можно в "Гигиену", Филипп Степанович.
Все трое немного потоптались на месте и выбрались из вагона на мокрый
перрон.
С грязных ступеней вокзала им открылся первый вид Ленинграда:
просторная каменная площадь, окруженная грифельными зданиями, будто бы
обтертыми мокрой губкой. Посередине площади, уставив широкий упрямый
грифельный лоб на фасад вокзала, точно желая его сдвинуть с места, стояла на
пьедестале, расставив ноги, отвратительно толстая лошадь. На лошади тяжело
сидел, опустив поводья, большой толстый царь с бородой как у дворника. На
цоколе большими белыми буквами были написаны стишки, начинавшиеся так: "Твой
сын и твой отец народом казнены". Туша лошади и всадника закрывала боком
очень широкую прямую улицу, полную голубого воздуха, пресыщенного мелким
дождем. То там, то здесь золотился жидкий отблеск уже зажженных или еще не
погашенных огней. Вокруг площади со скрежетом бежали тщедушные вагоны
трамвая, сплошь залепленные билетами и ярлыками объявлений - ни дать ни
взять сундуки, совершающие кругосветное путешествие. Просторный незнакомый
город угадывался за туманом, обступившим площадь. Он манил и пугал новизной
своих не изведанных еще улиц, как-то намекал, подмигивал зеленоватыми
огоньками, что, мол, там есть еще где-то и дворцы, и мосты, и река, которые
своевременно будут показаны путешественникам.
Филипп Степанович и Ванечка остановились на верхней ступеньке и глубоко
вдохнули в себя влажный воздух Ленинграда. Они пощупали тяжелые боковые
карманы, переглянулись и почувствовали одновременно и легкость, и жуть, и
этакое даже островатое веселье.
- Эх! Чем черт не шутит!
И какие-то очкастые иностранцы в широко скроенных и ладно сшитых
коверкотах, приехавшие в международном вагоне со множеством первоклассных
чемоданов, не без любопытства наблюдали, усаживаясь в наемный автомобиль,
как трое странных русских - двое мужчин и одна дама - безо всякого багажа
взгромоздились на необычайного русского извозчика и поехали рысцой прочь от