"Вера Кауи. Неотразимая (Том 2) " - читать интересную книгу автора

магнитофон. Зазвучала труба: сначала несколько медленных блюзов, потом
"Испанские картинки" Майлза Дэвиса. Касс недовольно пробурчала:
- Господи, это еще что? Фиеста?
Скорбные звуки трубы рыданиями отдавались в гулкой тишине, но когда
Дейвид поставил "Послеполуденный отдых фавна" Дебюсси, вещь, которую
Элизабет всегда любила, ей стало совсем невмоготу. Вкрадчивая, томная
мелодия окутала все вокруг жарким туманом, волнуя, пьяня, соблазняя.
Элизабет вдруг остро ощутила, что длинные ноги Дэва лежат всего в
нескольких дюймах от ее собственных. Его грудь побронзовела от солнца,
длинные ресницы бросали тень на щеки, которые она прошлой ночью видела
запавшими от страсти.
Она гнала от себя мысль о нем, о том, чего отныне жаждала.
Всю эту долгую ночь Элизабет лежала без сна, мучительно пытаясь
разобраться в случившемся. Ее рассудок был не в силах опереться на такую
ненадежную вещь, как инстинкт. Элизабет пробовала рассмотреть инстинкт под
микроскопом холодного разума, но поняла, что ей не удается поймать его в
фокус. Ее глаза ничего не различали. Изображение расплывалось. Ее разум
притупился. Прежде он всегда господствовал над чувствами. Теперь же
Элизабет сгорала в любовной лихорадке, не в силах унять опасный жар.
Ей удалось открыть всего одну тайну, точнее, тайна сама открылась.
Теперь она знала, о чем без конца говорили другие манекенщицы. Знала, что
скрывалось за их словами. И все же ей казалось, что тело предало ее.
Элизабет была уверена, что может на него положиться.
А тело притворялось, оно не было мертвым, просто спало. Ждало
подходящего мужчины, его рта, его рук, его плоти. Элизабет наконец познала
трепетную, восхитительную жизнь тела...
Так вот что, догадалась она, лежа всего в нескольких дюймах от Дэва
Локлина, делает его неотразимым. Он полон жизни. Всегда в ее гуще, так
плотно вплетен в ее сложный узор, что кажется неотделимым от нее. Он
обладает всем тем, чего лишена она. Он действующее лицо, а не зритель, в
нем бурлит сила, бросающая вызов жизни и торжествующая в борьбе. Жизнь в
его фильмах бьет через край. Он наполняет их людьми, мириадами красок и
звуков, массой жизненных переплетений. Так он наполнил и ее прошлой ночью.
Наполнил не разбухшим куском плоти, как она ожидала, а частью самого себя,
такой же живой, как он сам, продолжением себя.
Даже и теперь она не могла отделаться от охватившего ее тогда
изумления. Она дотрагивалась до него не из покорности, а безотчетно, с
любовью, она смутно припоминала, что хотела ощутить его не только руками,
но Дэв мягко отвел ее голову в сторону, сказав: "Нет.., не сейчас.., это не
для меня, для тебя".
Неужели то была она? Она? Вместе с одеждой Элизабет Шеридан сбросила с
себя все запреты и погрузилась в безбрежное море чувственности. Невероятно.
Этого не может быть. Но было. Она напрасно пыталась вырваться из
заколдованного круга, в центре которого был наблюдавший за ней и терпеливо
ждущий Дэв Локлин.
"Пинта" весь день недвижно стояла в сверкающем бирюзовом пространстве,
впитавшем в себя все краски с измученного зноем, побледневшего, выцветшего
неба.
Солнце неотвратимо вершило свой бег, однако жара не спадала, но,
напротив, усилилась, и постепенно линия горизонта подернулась дрожащей