"Вера Кауи. Запретный плод " - читать интересную книгу автора

жизни. Они были скудоумны и скупы и ни с кем не желали делиться как душевным
теплом, так и материальными благами.
Если бы Мэри Маргарет попросили обозначить свое детство одной фразой,
она назвала бы два сакраментальных слова: "а то..." "Надо получше выучить
эту главу Священного Писания, девочка моя, а то...", "Получше вытирай пыль,
а то...", "Хорошо запомнила семь смертных грехов? А то..."
Семь добродетелей ее запоминать не заставляли. Бог ее родителей
добродетелей не замечал, он видел только грехи. И был неистощим на кары. Как
он любил наказывать! Девочкой она представляла его вожделенно потирающим
руки при виде ее унижений. Чем больше она страдала, тем сильнее он ее любил.
Мало-помалу она начала испытывать отвращение к нему, а потом и к родителям.
Лишенная всех радостей нормального детства, она привыкла находить убежище от
родительского фанатизма в собственном воображении.
Смышленая от природы, она смекнула, что притворным благочестием
освободит себя от неусыпных назиданий и бесконечных угроз геенной огненной.
Она приучилась держать язык за зубами и держать ушки востро. Но постепенно
ее бунтарская натура стала брать верх над детскими страхами, а постылая
жизнь под родительской крышей сделалась совсем невыносимой. Бес непослушания
звал ее прочь из родительского дома, и вскоре она покинула его навсегда,
никогда не вспоминая о нем как о родном пристанище.
Какой же невинной глупышкой была я в те времена, думала она, став
взрослой. У нее никогда не возникало желания вернуться в страну детства. Но
сейчас, войдя в спальню, чтобы сменить зеленое платье на один из любимых
пеньюаров, она вдруг почувствовала, что ей не хочется спрыгнуть с поезда,
который направлялся в те края. Мэгги присела перед трюмо и принялась снимать
с лица грим, который требовался для телесъемки. Стирая с помощью специально
для нее приготовленного крема яркий тон, она видела, как в зеркале
проступают черты шестнадцатилетней Мэри Маргарет Хорсфилд: белая прозрачная
кожа с чуть заметными веснушками, зеленые кошачьи глаза - дьявольские, как
осуждающе говаривала ее мать, копна морковного цвета волос в непокорных
кудряшках, которые даже неласковая материнская рука не могла заставить
лежать гладко.
"Неужто я вправду была такой невинной овечкой, - думала она, вспоминая
забытые черты. - Если бы я сейчас так выглядела, роль Джудит Кейн была бы у
меня в кармане..." Она шумно вздохнула, будто паровоз выпустил пар. Черты
лица в зеркальном отражении отвердели. "Какую пустую, бессмысленную жизнь
провела бы я, останься под родительским кровом, - подумала она. - Ничего и
никого не узнала бы, они бы этого не позволили. Меня держали вдали от мира.
Согласно их принципам следовало избегать всех, кто не принадлежал
конгрегационной церкви, то есть 99, 9 процента всего земного населения. У
меня не было друзей, не было никакой жизни, кроме той, что допускалась
Церковными установлениями. Все смотрели телевизор, ходили в кино или в
театр. Только не мы. Мы ходили только в Церковь. У нас было радио, но
слушать дозволялось только новости, ничего развлекательного. Удовольствие
было запретным словом. Восьмым смертным грехом".
Читать разрешалось лишь те книги, которые не оказывали дурного влияния.
А значит, ничего, кроме Библии. Мэгги сардонически рассмеялась. "Вот так я
получила свои первые в жизни уроки актерского мастерства, - сказала она
своему отражению. - Училась заучивать текст. Правда, я перезабыла всю
библейскую премудрость, которую они заставляли меня зубрить. А ведь тогда за