"Ясунари Кавабата. Мэйдзин" - читать интересную книгу автора

не хочу играть, но сэнсэй настаивает... ведь этого никому не объяснишь...
Все думают, что наоборот... И потом, если игра продолжится и сэнсэю станет
хуже, то я сам буду считать себя виновником. Ну и положение? Я оставлю такое
грязное пятно в истории Го... В конце концов, нельзя же подталкивать
человека к беде. Посмотрим на дело с позиций простой человечности - сэнсэю
следовало бы хорошенько отдохнуть, подлечиться, а уже потом продолжить
партию, разве не так?".
Что ни говори, а любому было бы трудно сражаться против тяжелобольного
человека. Выиграешь - скажут помогла болезнь, проиграешь - и того хуже.
Исход партии пока не ясен. Мэйдзин сам забывает о болезни, едва сядет за
доску, а вот для Седьмого дана забыть о болезни противника далеко не так
просто. Фигура Мэйдзина обретала трагизм. В какой-то газете написали, будто
Мэйдзин сказал, что настоящий профессионал продолжает борьбу до конца, -
пусть даже умрет за доской. Великий Мэйдзин приносит себя в жертву
искусству. Нервный и впечатлительный Седьмой дан должен был играть, не
высказывая ни раздражения, ни сочувствия болезни партнера. Газетные
обозреватели по Го заявляли, что негуманно принуждать больного человека
продолжать игру. Тем не менее, именно газета, организовавшая Прощальную
партию, побуждала Мэйдзина продолжать игру, во что бы то ни стало. Партия
публиковалась в газете из номера в номер и вызвала громадный интерес у
читателей. Мои репортажи пользовались успехом, их читали даже те, кто был
далек от Го. "Если прервать игру, то что же будет с баснословным гонораром?"
- нашептывали некоторые, - "Вот истинная причина, по которой Мэйдзин рвется
в бой".
Однако, на мой взгляд, такие слухи хватали через край.
Как бы там ни было, накануне следующего игрового дня, назначенного на
10 августа, все только и думали о том, как убедить Отакэ продолжать игру.
Седьмой дан был упрям, не хуже капризного ребенка: ему говорят одно, а он в
ответ - другое. Отличался он еще и своеобразной несговорчивостью - сначала
вроде бы согласится, прекращает спорить, однако делает все по-своему. И
корреспонденты, и деятели из Ассоциации Го оказались никудышными
дипломатами, и результаты их переговоров были плачевными. Ясунага Хадзимэ,
мастер Четвертого дана, был приятелем Отакэ, хорошо знал его характер,
привык общаться с ним, поэтому вызвался уладить дело, однако и у него ничего
не получилось.
Поздно ночью из Хирацука примчалась супруга Седьмого дана с малышом на
руках. Она успокаивала мужа, плакала. Слезы не мешали ей сохранять теплоту,
душевность и логику речи. Ее манера убеждения ничуть не напоминала
интеллектуальные беседы. Слова, как и слезы, шли от сердца, и я, свидетель
этого, восхищался супругой Седьмого дана.
Жена Отакэ была дочерью хозяина курортной гостиницы в местечке
Дзигоку-дани в провинции Синсю. История о том как Отакэ и Ву Циньюань
уединились в Дзигоку-дани и там разработали совершенно новую группу дебютов,
широко известна среди любителей Го. Я слышал также, что жена Отакэ с юных
лет была красавицей. О том, что домовитые сестры из Дзигоку-дани очень
красивы, мне говорил еще один поэт, которому доводилось спускаться в долину
из Сига Такахара. Он сам мне рассказывал об этом путешествии.
Когда я увидел ее здесь, в Хаконэ, она мне показалась неприметной
услужливой женщиной. Я был слегка разочарован, но в ее облике матери с
малышом на руках, преданной семейным заботам настолько, что некогда было