"Ясунари Кавабата. Мэйдзин" - читать интересную книгу автора

смотреть в лицо участникам. Я работал для газеты и, чтобы поддерживать
интерес читателей к матчу, мне приходилось прибегать к различным уловкам.
Любителям не понять партию игроков высокого класса. И вот для того, чтобы
растянуть описание одной партии на шестьдесят или семьдесят выпусков,
приходилось "центр тяжести" переносить на внешность партнеров, на каждый их
шаг, каждый жест. Я следил не столько за самой партией, сколько за
играющими. Ведь именно они были главными героями действа, а все устроители,
и в том числе корреспонденты, были их слугами! Чтобы хорошо осветить игру, в
которой для самого остается много неясного, нужно обязательно испытывать
преклонение перед участниками. К партии у меня был не просто интерес, а
восхищение ею, как произведением искусства, и это объясняется моим
отношением к Мэйдзину.
В тот день, когда партия была прервана из-за болезни Мэйдзина, я уехал
в Каруидзава в унылом настроении. Когда на вокзале Уэно я сел в поезд и
забросил вещи в багажную сетку, за пять-шесть рядов от меня вдруг поднялся
высокий иностранец.
- Извините, это у вас доска для Го?
- Да, вы угадали?
- У меня тоже есть такая. Отличное изобретение.
Моя доска была сделана из металлического листа, снабженные маленькими
магнитиками камни прилипали к ней - на такой доске очень удобно играть в
поезде. Однако в сложенном виде распознать в ней доску для Го было нелегко.
Я чуть-чуть привстал.
- Сыграем партию? Го - очень интересная и занимательная игра, -
обратился ко мне иностранец. Он говорил по-японски. Доску он водрузил себе
на колени. Так было удобнее - он был выше меня ростом.
- У меня тринадцатый ученический разряд, - четко проговорил он, словно
предъявляя счет. Это был американец.
Сначала я дал ему шесть камней форы. Он рассказал, что учился играть в
Ассоциации Го, и ему доводилось играть кое с кем из японских знаменитостей.
Формы он знал неплохо, но ходы делал поспешные и пустые. Поражения,
казалось, нисколько не волновали его. Проиграв партию, он, как ни в чем не
бывало, убирал камни с таким видом, словно в этой партии он не очень
старался. Американец строил на доске заученные формы, получал отличные
позиции, разыгрывал прекрасные дебюты, но в ней начисто отсутствовал боевой
дух. Стоило мне чуть-чуть нажать или сделать неожиданный ход, как все его
построения вяло разваливались, бессильно рассыпались. Все это напоминало
попытки толчками удержать на ногах нетвердо стоящего человека - от этого я
даже стал казаться себе агрессивным. Дело было не в силе или слабости игры,
нет, - начисто отсутствовало какое бы то ни было противодействие. Не было
напряжения. Японец, как бы плохо он не играл, все равно проявляет упорство в
борьбе; в японце никогда не ощущаешь такой немощи. Мой же противник духа
борьбы был лишен совершенно. Странно, но я почувствовал, что мы принадлежим
к разным племенам.
Таким вот образом мы играли более четырех часов - от вокзала Уэно до
Каруидзава, и сколько бы он ни проигрывал, его это ничуть не огорчало. Я
готов был склониться перед его неистребимой жизнерадостностью. Рядом с его
наивной и простодушной немочью я чувствовал себя злобным извращенцем.
Вокруг нас образовался кружок зрителей, привлеченных, должно быть,
редкостным видом европейца, играющего в Го. Меня это несколько раздражало,