"Вениамин Каверин. Суховей (Советский рассказ тридцатых годов)" - читать интересную книгу автора

сейчас же голод, бунт. И кого же первого на сук? Инженера Причепу?
Он помолчал, потом закусил бороду и сказал тихо:
- Ой, худо будет вам, братцы, худо вам будет!
- А кто это инженер Причепа? - спросил я.
- Вредитель, - строго сказал дед, - он главный инженер по карасину. Его
первого вздернут. До как же, льют, льют!
Тут, братцы, не только хлеб, тут тебе и вся земля загорится.
- Да что льют-то?
- Карасий, - радостно сказал дед. - Прямо в землю спущают. Вчерась шел
я по табору, смотрю, в чистерне кран открыт. Спущают! И доска приставлена,
чтобы он потихоньку тек. Ну, что ты скажешь? Пропитавши она или нет?
Пропитавши! Может она загореться или нет? Может!
Дед был навеселе.
Но был сильно навеселе, и ему, без сомнения, было наплевать на то, что
сухой закон был объявлен в Зерносовхозе 3. Кнженер Причепа его занимал, -
как бы вздернуть поскорее инженера Причепу!
Я бросил деда и пошел прочь.
День не удался - это было ясно. Он был сдут суховеем, завален пылью.
Нечего было, например, надеяться, что эта кухарка, бродившая по
маленькой кухне, как гиена, накормит меня обедом.
Нечего было и думать, что этот голый человек, сидевший верхом на
перегородке душа, позволит мне освежиться водой, которую он с трудом
добывал из обмелевшего колодца.
Нечего было ждать, что этот шофер (уже целый час легковая машина стояла
подле конторы) возьмет меня пятым - у меня не хватило духу даже вступить с
ним в переговоры.
Загнуть рукава рубашки и выпить из бочки кружку теплой воды - это было
все, что мне оставалось...
Комбайнер в детском чулке - тот самый, что в столовой Главного хутора
приставал к Бой-Страху, - налетел на меня, когда, обогнув палатки, я
двинулся в обратный путь.
Парень хохотал - вот что меня поразило.
Хохоча, топая ногами, хватаясь за живот, он схватил меня за рукав и
потащил к деду.
Деда брили.
Двое рулевых держали его за руки, двое - за ноги. Пятый - за голову.
Шестой - оттягивал щеку. Седьмой брил.
Он брил его безопасной бритвой "жиллет" и ругался, потому что бритва
была тупая, а волос крепкий.
По временам он бросал бритву на табурет и брал другую, должно быть не
более острую, потому что минуту спустя возвращался к первой.
Техника смены ножей была, надо полагать, ему неизвестна.
- Сиди смирно, дед, - сказал он, отхватив деду полбороды и любуясь
своей работой, - мы, брат, живо из тебя пионера сделаем! Не будешь тогда,
сукин сын, говорить, что совецкой власти крышка.
И дед сидел смирный, совсем смирный, и больше уже ничего не говорил.
Глаза у него были отчаянные, нос горел.
Восьмой уже разводил мыло. Так много он его развел, с такой
старательностью взбивал мыльную пену, что уж ни чашки, ни кисточки, ни
самой руки его нельзя было разглядеть под лопающимися разноцветными