"Эммануил Генрихович Казакевич. При свете дня (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

закрытом платье, но солдат не заметил этого переодевания, а если и
заметил, то не уловил его нарочитости.
- Повстречались мы с Виталием Николаевичем в первый раз, - начал
Слепцов свой рассказ, - еще в сорок первом году, летом. Прибыл я тогда из
тыла с пополнением в действующую армию. Бросили нас под Москву в
контрнаступление - только не в то большое, зимнее, а раньше, когда немец
был еще в силе, а мы только изредка огрызались, как могли. И вот тогда
собрали много сил на одном участке и бросили против немца... Идем мы,
значит, из штаба дивизии в полк. Перед этим дожди прошли большие, дорога
вся размытая, ноги не идут, а на душе тревога: почти все молодые,
необстрелянные, на западе зарево и стрельба такая, что душа уходит в
пятки, на дороге - побитые кони, много побитых коней, и ямы от бомб.
Однако идем мы, а рядом с нами топает по грязи офицер, старший лейтенант -
не наш, а попутчик, - курит все время, шинелишка худая, сапоги кирзовые.
Из чего это кирза делается - это никому не известно; вещь хотя и
неказистая, а прочная, держится долго, зато уж если поползет на нитки, то
расползается быстро. А у этого старшего лейтенанта голенища крепко
поползли... Лицо у него худое, темное, и в очках он.
И вот мы идем и замечаем - не ест он ничего, а потом и курить
перестал. Мы привал делаем - и он садится отдыхать. Мы, значит, едим, а
он - того, не ест. И стало нам его жалко, особенно когда заметили мы, что
он не курит, а курильщик, видно, отчаянный.
И вот старший из нас, Черепанов, пожилой человек, доброволец, бывший
уральский партизан, подходит к старшему лейтенанту и так вежливо
приглашает: пойдемте, дескать, покушайте с нами. Старший лейтенант к нам
подсел, поел, махорки мы ему дали, и дальше пошел он с нами как наш
человек. А в полку он исчез. Когда же мы пришли в батальон, видим - он уже
там, и он и есть наш командир батальона. Прислали же его из другого полка,
где он командовал ротой и так хорошо воевал, что получил повышение на
комбата, а на другой день ему орден Красного Знамени вручили.
Обрадовался он мне и Черепанову, как родным: главное, говорит, за
махорку спасибо. "Это был поступок!" - говорил он нам (он так иногда
говорил, и мы все тоже приучилися так говорить, и это стало как высшая
похвала в нашем батальоне).
Товарищ Нечаев взял меня к себе телефонистом, а Черепанова - связным.
Жизнь пошла такая - ни сна, ни отдыха, дни и ночи перемешались.
Продвинулись мы на шесть километров, освободили четыре деревеньки. А через
три дня командира полка не то ранило, не то убило, и товарища Нечаева -
даром что всего лишь старший лейтенант - назначают командиром полка. Я
дежурил у телефона и получил этот приказ и передал комбату, и он хотел
уточнить, как и что, но тут порвалась связь. И товарищ Нечаев сдал
батальон одному лейтенанту, а меня и Черепанова взял с собой, и вот
приходим мы в полк.
Приходим мы в полк и спускаемся в землянку. А в землянке лежит
майор - командир полка, раненый, и бредит он на полный голос, отдает в
бреду команду и разные приказания, и весь горит, а врачей и санитаров нет,
никак их не дозовешься. Я охрип тогда, вызывая кого-нибудь из врачей по
телефону. Товарищ Нечаев перевязал командира полка, как мог, и все сидит
возле него, мокрый платок ему кладет на лоб, пробует узнать про полк, да
про его силы, да про его задачу, а тот ничего не видит и не слышит, а штаб