"Эммануил Генрихович Казакевич. При свете дня (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

вижу: он все улыбается. Меня даже в пот бросило.


6

Гораздо позже ночью, когда мы пробирались к третьему батальону - а мы
всю эту ночь проходили от батальона к батальону, от батареи к батарее, -
где-то в открытом поле мы прижались к земле, чтобы покурить, и я спросил у
Виталия Николаевича: "Почему вы улыбнулись тогда?" Он подумал и ответил:
"Мне его жалко стало". "Кого жалко?". "Маршала жалко". - "Маршала?" - "Да,
ему плохо, ему хуже, чем нам. Он отвечает за все, за весь фронт. Видели,
какие у него глаза красные? Какой у него рот горький?" Так он и сказал:
"горький рот" - я хорошо это помню, вся эта ночь и весь день, все это как
будто вчера было; я даже не слышал никогда, чтобы говорили так: "Горький
рот", эти слова мне понравились, такие они были необыкновенные... Ну, я
признался Виталию Николаевичу, что на глаза и рот маршальский не смотрел и
даже, по правде говоря, не подумал, что у маршала есть рот и глаза, а
смотрел на его звезды на петлицах (погон тогда не носили), и на его
мундир. А Виталий Николаевич - он умел не на поверхность смотреть, а в
душу... Что же я вам это говорю? Вы-то его знаете, не мне вам
рассказывать...
Уехал, значит, Маршал Советского Союза, остались мы в землянке -
товарищ Нечаев, Черепанов, да один лейтенант из первого батальона (пришел
узнавать, что да как), да полковой инженер. А майор, командир полка, вижу
я, притих. Умер. И товарищ Нечаев снял с него планшет с картой и глядит на
карту, потом бежит куда-то с Черепановым, возвращается с танкистом в
черном шлеме - невдалеке, оказалось, танкетка стоит - и велит лейтенанту
привести взвод солдат. И тот приводит, и вместе с танкеткой они
отправляются на выручку штаба. И мне он велит исправить связь, и я бегу и
исправляю, и когда возвращаюсь - его еще нету, а невдалеке слышатся
разрывы гранат и выстрелы. Потом он возвращается вместе со всем штабом. И
штаб приходит ни жив ни мертв, с сундуками, бумагами и полковым знаменем в
чехле. И распоряжается товарищ Нечаев без криков, но все его слушаются.
Знают все, что завтра этот старший лейтенант в рваных сапогах будет Героем
Советского Союза или же будет расстрелян. И ему все быстро подчиняются и
смотрят на него с особым уважением. И вроде бы жалеют его и как бы
виноватые перед ним стоят.
А потом он велит мне принести воды умыться. Достаю я воды, приношу.
Умывается он холодной водой. Предлагаем мы ему поесть - не ест. Поужинали
все, а он нет; он офицеров штаба рассылает в роты и батальоны, а сам тоже
идет и берет меня с собой. И ночь мы не спим, лазаем по окопам; и он
спешит, перебрасывает взвода, и орудия, и минометы с места на место; и
солдат расспрашивает про немцев и про их огневые точки, а особо он
беседует с артиллеристами, заботится насчет снарядов и насчет пристрелки.
И я его спрашиваю: "Вы, наверно, крепко военное дело изучали?" А он
засмеялся: "Нет, говорит, я инженер, а по званию старший техник-лейтенант,
случайно ротой стал в бою командовать - в тот момент никого поумней меня
рядом не нашлось... Видишь, говорит какую карьеру сделал: неделю назад -
техник-лейтенант, сегодня - командир полка... А завтра..." Тут он замолчал
и молчал долго. Я тоже, конечно, молчал.