"Эммануил Генрихович Казакевич. Сердце друга (Повесть) " - читать интересную книгу автора

другим, сугубо личным причинам. То есть познакомилась и влюбилась в
какого-нибудь офицера-фронтовика, который повлиял на нее в этом смысле. О
таких случаях профессор слышал где-то от кого-то.
Когда он сказал ей об этом напрямик, Аничка вспыхнула от обиды. Но
подозрения эти были, как она знала, настолько беспочвенны, что она только
гордо тряхнула головой и сказала, что считает весь разговор ненужным и
жалким и жалеет, что у хороших людей бывает столько нехороших задних
мыслей.
На следующий день генерал Белозеров улетел обратно на фронт, так
ничего и не добившись от дочери.
В Московском комитете комсомола и в военкомате у Анички с зачислением
в армию пока ничего не выходило - тут сказывалось ее бегство из института,
которое, естественно, вызывало некоторую настороженность. Тогда Аничка
решилась обратиться к старинному другу их семьи, генерал-лейтенанту
Силаеву, работавшему в Генеральном штабе.
Жил он, кстати, у себя в служебном кабинете - семья его находилась в
эвакуации, и ходить домой, в холодную квартиру, полную чересчур дорогих
воспоминаний, ему не хотелось. Да и работы было слишком много, чтобы по
старому обычаю куда-то уезжать и утром обратно возвращаться на службу.
Приземистый человек с могучей шеей и стриженной ежиком большой
простецкой головой, генерал Силаев из батраков ушел когда-то в Красную
Армию и с тех пор служил в ней, не представляя себе иной жизни, чем
военная, и иного костюма, чем военный. Он был военным в лучшем понимании
этого слова, так как вместе с умением беспрекословно подчиняться умел
заставлять людей беспрекословно выполнять свои собственные приказы; вместе
с некоторой внешней прямолинейностью, похожей на грубость, он был тонким
знатоком солдатской души и большим эрудитом в вопросах военной истории;
вместе с безусловным пониманием и соблюдением генеральского достоинства
ему был присущ тот глубокий и непобедимый демократизм в обращении с
людьми, который привлекал к нему сердца подчиненных.
Выслушав Аничку, он, к ее радости, даже не попытался выразить
сомнение в целесообразности ее поступка. Он все сразу понял и оценил и,
вопреки опасениям Анички, ни словом не заикнулся о трудностях, которые ее
ожидают, и о ее "деликатном воспитании".
Он сказал:
- Ладно. Понимаю. Ясно. Правильно. А куда ты хочешь?
Она сказала, что знает немецкий язык и поэтому считает себя
способной - после соответствующего обучения - работать в тылу у немцев. Он
забарабанил пальцами по столу, приговаривая: "Так-так-так..."
- По-немецки я говорю, как настоящая немка.
- Так-так-так, - говорил он, барабаня пальцами по столу.
- И я смогу выполнить любое задание в тылу врага.
Он перестал наконец барабанить пальцами, долго молчал, кивал головой
и упорно о чем-то думал. Казалось, что он ищет пути, как лучше и скорее
осуществить ее просьбу, на самом же деле он размышлял о том, как бы
сделать так, чтобы не исполнить желания Анички. Он вполне признавал
законность ее душевных стремлений и вполне разделял ее чувства. Находясь в
ее положении, то есть будучи двадцати лет от роду и зная в совершенстве
язык противника, он бы тоже, вероятно, добивался того же, чего добивалась
она. Но он слишком любил и высоко ценил профессора Белозерова, чтобы