"Джакомо Джироламо Казанова. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

нечто сверхъестественное; настолько превосходила она всех виденных мною
прежде женщин, что я не боялся даже влюбиться. Я ощутил себя существом иной,
нежели она, породы и столь низким, что никогда не сумел, бы до нее
достигнуть. Поначалу я решил, что между нею и г-ном Д. Р. нет ничего, кроме
холодной притерпелой дружбы, и что г-н Ф. прав, не питая ревности. Впрочем,
г-н Ф. был глуп необычайно. Вот каково было впечатление, что произвела на
меня эта красавица, представ в первый день моему взору; однако оно не
замедлило перемениться, притом весьма неожиданным для меня образом.
Адъютантский чин даровал мне честь обедать с нею - но и только. Другой
адъютант, товарищ мой, такой же, как я, прапорщик, но отменный дурак,
пользовался тою же честью; однако за столом нас не считали за равных с
остальными. Никто не разговаривал с нами; на нас даже не глядели! Я не мог с
этим смириться. Я знал, что причиной тому не сознательное пренебрежение, но
все же находил положение свое весьма тягостным. Мне представлялось, что
Сандзонио (так звали моего соседа) не на что жаловаться, ибо он был
законченный олух; но чтобы так же обращались со мною - это было нестерпимо.
Прошло восемь - десять дней, и г-жа Ф., ни разу не удостоившая меня
взглядом, перестала мне нравиться. Я был задет, сердит и пребывал в тем
большем нетерпении, что не мог предполагать в ее невнимании обдуманного
намерения. Умысел с ее стороны был бы мне скорее приятен. Я убедился, что
ровно ничего для нее не значу. Это было уже слишком. Я знал, что кое-чего
стою, и намеревался довести это до ее сведения. Наконец представился случай,
когда должна была она заговорить со мною, а для того взглянуть мне в лицо.
Г-н Д. Р., приметив прекрасного жареного индюка, что стоял передо мною,
велел мне разрезать его, и я тотчас принялся за дело. Разрезав индюка на
шестнадцать кусков, я понял, что исполнил работу дурно и нуждаюсь в
снисхождении; однако г-жа Ф. не сдержала смеха и, взглянув на меня,
произнесла, что коли я не был уверен в своем умении и знании правил, то
нечего было и браться. Не зная, что отвечать, я покраснел, уселся на место и
возненавидел ее. Однажды потребовалось ей в разговоре сказать мое имя: она
спросила, как меня зовут, хотя жил я у г-на Д. Р. уже две недели, и ей
подобало это знать; сверх того, я неизменно бывал удачлив в игре и стал уже
знаменит. Деньги свои я отдал плац-майору Мароли, записному картежнику, что
держал банк в кофейном доме. Войдя к нему в долю, я был при нем крупье - и
он при мне, когда я метал, а случалось это нередко, ибо понтеры его не
любили. Карты он держал так, что нагонял на всех страху, я же поступал прямо
наоборот; мне всегда везло, и к тому же проигрывал я легко и со смехом, а
выигрывал с убитою миной. Мароли и выиграл все деньги мои перед отъездом в
Константинополь; по возвращении, увидев, что я решился более не играть, он
счел меня достойным приобщиться мудрых правил, без которых гибнет всякий
охотник до карточных игр. Впрочем, я не полагался всецело на честность
Мароли и держался настороже. Всякую ночь, кончив талью, мы считались, и
ларец оставался у казначея; разделив поровну выигранные наличные, мы
отправлялись опорожнять свои кошельки по домам.
Я был счастлив в картах, здоров и любим товарищами моими, которым при
случае всегда ссужал взаймы, и совсем был бы доволен своей участью, когда бы
меня чуть более отличали за столом у г-на Д. Р. и чуть менее надменно
обходилась со мною его дама, которой, казалось, нравилось по временам
унижать меня без всякой на то причины. Я ненавидел ее и, размышляя над
внушенным ею чувством, находил, что она мало того что несносна, но и глупа,