"Джакомо Джироламо Казанова. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

четвертью часа позже, снова восходит на алтарь, оборачивается к нам,
сосредоточивается, оправляет длинную свою бороду и возглашает десять --
двенадцать слов оракула. Грек с Цефалонии - но на сей раз отнюдь не Одиссей
-- с довольным видом дает обманщику еще денег и уходит. Провожая его к
лодке, я спрашиваю, доволен ли он оракулом.
- Очень. Теперь я знаю, что тесть мой жив и что приданое он заплатит,
если я оставлю у него сына. Он всегда был страстно к нему привязан, и я
оставлю ему мальчика.
- Этот поп - ваш знакомец?
- Он не знает даже, как меня зовут.
- Хороши ли товары на вашем корабле?
- Изрядны. Пожалуйте ко мне на завтрак и увидите все сами.
- Не откажусь.
В восторге от того, что на свете, оказывается, по-прежнему есть
оракулы, и в уверенности, что пребудут они дотоле, доколе не переведутся
греческие попы, я отправляюсь с этим славным человеком на борт его тартаны;
он велит подать отличный завтрак. Из товаров он вез хлопок, ткани, виноград,
именуемый коринкою, масла всякого рода и отменные вина. Еще у него были на
продажу чулки, хлопковые колпаки, капоты в восточном духе, зонты и
солдатские сухари, весьма мною любимые, ибо в те поры у меня было тридцать
зубов, и как нельзя более красивых. Из тех тридцати ныне осталось у меня
лишь два; двадцать восемь, равно как множество иных орудий, меня покинули;
но - „dum vita superest, bene est" **. Я купил всего понемногу, кроме
хлопка, ибо не знал, что с ним делать, и, не торгуясь, заплатил те тридцать
пять - сорок цехинов, что он запрашивал. Тогда он подарил мне шесть
бочонков великолепной паюсной икры.
Я стал хвалить одно вино с Занте, которое называл он генероидами,
и он
отвечал, что когда б мне было угодно составить ему компанию до Венеции, он
бы каждый день давал мне бутылку его, даже и во все сорок дней поста.
По-прежнему несколько суеверный, я усмотрел в приглашении этом глас Божий и
уже готов был вмиг принять его - по самой нелепой причине: потому только,
что странное это решение явилось без всякого размышления. Таков я был; но
теперь, к несчастью, стал другим. Говорят, старость делает человека мудрым:
не понимаю, как можно любить следствие, если причина его отвратительна.
Но в тот самый миг, когда я собрался было поймать его на слове, он
предлагает мне за десять цехинов отличное ружье, уверяя, что на Корфу всякий
даст за него двенадцать. При слове "Корфу" я решил, что снова слышу глас
Божий и он велит мне возвратиться на остров. Я купил ружье, и доблестный мой
цефалониец дал мне сверх условленного прелестный турецкий ягдташ, набитый
свинцом и порохом. Пожелав ему доброго пути, я взял свое ружье в
великолепном чехле, сложил все покупки свои в мешок и воротился на берег в
твердой решимости поместиться у жулика-попа, чего бы это ни стоило. Греково
вино придало мне духу, и я должен был добиться своего. В карманах у меня
лежали четыре-пять сотен медных венецианских монет; несмотря на тяжесть, мне
пришлось запастись ими: нетрудно было предположить, что на острове Казопо
медь эта могла мне пригодиться.
Итак, сложив мешок свой под навес сарая, я с ружьем на плече
направляюсь к дому попа. Церковь была закрыта. Но теперь мне надобно дать
читателям моим верное понятие о тогдашнем моем состоянии. Я пребывал в