"Джакомо Джироламо Казанова. История моей жизни " - читать интересную книгу автора

спокойном отчаянии. В кошельке у меня было три или четыре сотни цехинов, но
я понимал, что вишу здесь на волоске, что мне нельзя находиться здесь долго,
что вскорости все узнают, где я, а поскольку осудили меня заочно, то и
обойдутся со мною по заслугам. Я был бессилен принять решение: одного этого
довольно, чтобы любое положение сделалось ужасным. Когда бы я по своей воле
возвратился на Корфу, меня бы сочли сумасшедшим; воротившись, я неизбежно
предстал бы мальчишкой либо трусом, а дезертировать вовсе мне не хватало
духу. Не тысяча цехинов, оставленная мною у казначея в большой кофейне, не
пожитки мои, довольно богатые, и не страх оказаться в другом месте в нищете
были главною причиной этой нравственной немощи - но г-жа Ф., которую я
обожал и которой по сию пору не поцеловал даже руки. Пребывая в подобном
унынии, мне ничего не оставалось, как отдаться самым насущным нуждам; а в ту
минуту самым насущным было отыскать кров и пищу.
Я громко стучусь в священникову дверь. Он подходит к окну и, не
дожидаясь, пока я скажу хоть слово, захлопывает его. Я стучусь в другой раз,
бранюсь, бешусь, никто не отвечает, и в гневе я разряжаю ружье в голову
барана, что щипал среди других травку в двадцати шагах от меня. Пастух
кричит, поп мчится к окну с воплем "держи вора", и в тот же миг гремит
набат. Бьют в три колокола сразу, и я, предполагая столпотворение и не
ведая, каков будет его конец, перезаряжаю ружье.
Минут через восемь - десять я вижу, как с горы катится толпа крестьян
с ружьями, либо с вилами, либо с длинными пиками. Я ухожу под навес, но не
из страха, ибо не считаю в порядке вещей, чтобы люди эти стали убивать меня,
одного, даже не выслушав.
Первыми подбежали десять - двенадцать юношей, держа ружья наперевес. Я
швыряю им под ноги пригоршню медных монет, они в удивлении останавливаются,
подбирают их, и я продолжаю кидать монеты другим прибывающим взводам;
наконец денег у меня не остается, и ко мне больше никто не бежит. Все
мужичье застыло в остолбенении, не понимая, что делать с молодым человеком,
мирным на вид и разбрасывающим просто так свое добро. Я не мог говорить
прежде, нежели замолкли оглушительные колокола; но пастух, поп и церковный
сторож перебили меня - тем более что говорил я по-итальянски. Все трое
разом обратились они к черни. Я уселся на свой мешок и сидел спокойно.
Один из крестьян, пожилой и разумный на вид, подходит ко мне и
по-итальянски спрашивает, зачем убил я барана.
- Затем, чтобы заплатить за него и съесть.
- Но Его Святейшество волен запросить за него цехин.
- Вот ему цехин.
Поп берет деньги, удаляется, и ссоре конец. Крестьянин, что говорил со
мною, рассказывает, что служил в войну 16-го года и защищал Корфу. Похвалив
его, я прошу найти мне удобное жилище и хорошего слугу, который мог бы мне
готовить еду. Он отвечает, что у меня будет целый дом и что он сам станет
стряпать, только надобно подняться в гору. Я соглашаюсь; мы поднимаемся, а
за нами два дюжих парня несут один мой мешок, другой барана. Я говорю тому
человеку, что желал бы иметь у себя на военной службе две дюжины парней,
таких, как эти двое; им я стану платить по двадцать монет в день, а ему, как
поручику, по сорок. Он отвечает, что я в нем не ошибся и что я буду доволен
своей гвардией.
Мы входим в весьма удобный дом; у меня был первый этаж, три комнаты,
кухня и длинная конюшня, которую я немедля превратил в караульню. Оставив