"Джакомо Казанова. Мемуары " - читать интересную книгу автора

проклятая лакейская сволочь, на произвол которой он отдан дома, эти "ослы,
пинки которых он вынужден переносить", - и больше всего - от домоправителя
Фельткирхиера и его присного Видерхольта. Канальи! Вчера они опять нарочно
пересолили ему суп и сожгли макароны, они вырвали его портрет из изокамерона
и повесили его в отхожем месте, они осмелились, эти негодяи, поколотить
маленькую собачку с черными пятнами, Мелампигу, подаренную ему графиней
Роггендорф, только за то, что прелестный зверек отправил естественную
потребность в комнатах. Ах, куда удалились те золотые времена, когда можно
было просто посадить в колодки подобную лакейскую сволочь и переломать ей
ребра вместо того, чтобы терпеть подобную наглость! Но нынче из-за этого
Робеспьера хамье подняло голову, проклятые якобинцы изгадили всю эпоху, и
сам ты уже только старый, бедный беззубый пес. Что толку сетовать, ворчать и
брюзжать целый день, лучше всего наплевать на весь этот сброд, подняться
наверх, в свою комнату, и читать Горация.
Но сегодня нет места всем этим печальным размышлениям, - мумия
торопливо бегает по комнатам, как подергиваемая марионетка. Она облеклась в
старое придворное платье, прицепила орден и хорошенько почистилась щеткой,
чтобы удалить малейшую пылинку. Ибо господин граф дали знать, что приедут
сегодня, их милость своей персоной прибудут из Теплица и привезут с собой
принца де Линя и еще несколько благородных господ; за столом они будут
беседовать по-французски, и завистливая лакейская банда, скрежеща зубами,
должна будет прислуживать, подавать ему тарелки, сгибаясь в три погибели, а
не швырять ему на стол, как вчера, перепорченные и изгаженные объедки, как
бросают кость собаке. Да, сегодня, во время обеда он будет сидеть за большим
столом вместе с австрийскими кавалерами, умеющими еще ценить утонченный
разговор, и почтительно слушать философа, которого изволил уважать сам
Вольтер и которого когда-то удостаивали своего внимания императоры и короли.
"А как только дамы удалятся, господин граф и господин принц, вероятно,
самолично попросят меня прочесть им что-нибудь из известного манускрипта,
да, попросят, господин Фельткирхнер, поганая рожа вы этакая, высокорожденный
господин граф Вальдштейн и господин фельдмаршал принц де Линь будут просить
меня, чтобы я опять прочел им отрывок из моих любопытнейших приключений... И
я это, может быть, и сделаю - может быть ибо я ведь не слуга господина графа
и не обязан слушаться его, я не принадлежу к лакейскому сброду, я - гость и
библиотекарь и стою с ними на равной ноге, - ну, да вы ничего этого не
понимаете, якобинская сволочь!.. Но парочку анекдотов я все же им расскажу,
черт возьми! Парочку анекдотов в восхитительном жанре моего учителя,
господина Кребильона, или парочку венецианских - с перцем и солью; ведь мы,
дворяне, будем между собой и мы хорошо разбираемся в оттенках. Они будут
смеяться и пить черноватое крепкое бургундское вино, как при дворе Его
христианнейшего Величества, будут беседовать о войне, алхимии и книгах, а
прежде всего - слушать рассказы старого философа о светских делах и о
женщинах". Возбужденно шмыгает по отпертым залам маленькая, старая, высохшая
злая птица, с глазами, ссеркающими злобой и отвагой. Вытирает обрамляющие
орденский крест стразы (настоящие камни уже давно проданы английскому жиду),
тщательно пудрит волосы и упражняется перед зеркалом (с этими невежами
забудешь всякие манеры!) в старомодных реверансах и поклонах, какие были
приняты при дворе Людовика XV. Правда, спина уже порядочно хрустит: не
безнаказанно тряслась старая тачка семьдесят три года во всех почтовых
каретах вдоль и поперек Европы, а женщины стоили ему бог знает сколько силы!