"Никоc Казандзакиc. Я, грек Зорба (Роман) " - читать интересную книгу автора

открывать свое сердце, как раскрывают старый сундук, полный пряностей,
пожелтевших любовных записок, старинных туалетов...
По-гречески она говорила кое-как, коверкая слова, путаясь в
слогах. Тем не менее мы ее великолепно понимали, иногда с трудом сдерживая
смех, а иногда - мы уже изрядно выпили - заливаясь слезами.
- Так вот, я, та самая, которая вам это рассказывает, я не была
певичкой из кабаре, нет! (Примерно так рассказывала нам старая сирена на
своем полном запахов дворе.) Я была известной артисткой. Носила шелковые
комбинации с настоящими кружевами. Но любовь...
Она глубоко вздохнула, прикурила от сигареты Зорбы новую и
продолжала:
- Я была влюблена в одного адмирала. Весь край был охвачен революцией,
и флоты великих держав бросили якоря в порту Суда. Несколько дней спустя, я
сама там бросила якорь. Ах! Какое великолепие! Видели бы вы четырех
адмиралов: английского, французского, итальянского и русского, в шитых
золотом одеждах, в лакированных ботинках и с перьями на головах. Совсем как
петухи. Огромные петухи от восьмидесяти до ста килограммов каждый. А какие
бороды! Вьющиеся, шелковистые, черная, русая, пепельная и каштановая, и как
от них хорошо пахло! Каждый имел свой особый запах, именно по запаху я
различала их ночью. Англия пахла одеколоном, Франция - фиалками, Россия -
мускусом, а Италия, ах! Италия страстно любила запах амбры! Какие бороды,
боже мой, какие бороды!


Все часто собирались на адмиральском судне и говорили о
революции. Мундиры были расстегнуты, на мне была только шелковая рубашонка,
облитая шампанским и прилипавшая к телу. Стояло лето, ты понимаешь. Итак,
говорили о революции, серьезный разговор, а я, я хватала их за бороды и
умоляла не стрелять по несчастным и дорогим мне критянам. Мы рассматривали
их в бинокли на скале, близ Ханьи2. Совсем крошечные, наподобие муравьев, в
своих коротких синих штанах и желтых сапожках. Они кричали, кричали и у них
было знамя...
Шевельнулись камыши, служившие оградой двора. Старая
воительница в ужасе остановилась. Меж листвы сверкнули лукавые глаза.
Деревенские дети учуяли нашу пирушку и выслеживали нас.
Певица попыталась встать, но не смогла: слишком много она съела
и выпила, отчего вся покрылась потом. Зорба подобрал камень; дети с визгом
разбежались.
- Продолжай, моя красавица, продолжай, сокровище мое! - сказал Зорба,
чуть придвинув свой стул.
- Итак, я говорила итальянскому адмиралу (с ним я чувствовала себя
более свободно), я говорила, держа его за бороду: "Мой Канаваро - это было
его имя - мой маленький Канаваро, не надо стрелять, не надо стрелять!"
Сколько же раз я, которая говорит сейчас с вами, спасала жизнь
критянам! Сколько раз пушки были готовы загрохотать, а я, я держала адмирала
за бороду и не давала ему скомандовать! Но кто меня отблагодарил за это? Кто
за это наградил...
Мадам Гортензия, охваченная печалью из-за людской
неблагодарности, ударила по столу своим маленьким пухлым кулачком. Зорба,
протянув опытную руку к раздвинутым коленям, воскликнул в эмоциональном