"Никоc Казандзакиc. Я, грек Зорба (Роман) " - читать интересную книгу автора

головы.
Ее наполовину раскрытая грудь, раздвинутые жирные и потерявшие
от старости форму колени, морщины на шее, дырявые сандалеты - все покрылось
позолотой. Наша старая русалка задрожала. Полузакрыв маленькие глазки,
покрасневшие от слез и вина, она смотрела то на меня, то на Зорбу, который
пересохшими губами прилип к ее груди. В эту минуту стало совсем темно. Она
вопросительно смотрела на нас двоих, силясь распознать, кто же из нас
Канаваро.
- Моя Бубулина, - страстно ворковал Зорба, прижимаясь к ней коленом. -
Нет на свете ни Бога ни дьявола, не бойся. Подними свою маленькую голову,
обопрись щекой на ладонь и спой нам. Да здравствует жизнь и да сгинет
смерть...
Зорба разгорелся. В то время как левая его рука подкручивала
усы, правая прогуливалась по захмелевшей певице. Он говорил, задыхаясь, весь
охваченный истомой. Разумеется, для него это была не до предела
размалеванная старая мумия, нет, он видел перед собой всю "породу самок",
как он имел обыкновение называть женщин. Индивидуальность исчезала, лицо
становилось безличным. Молодое или дряхлое, красивое или безобразное, оно
воплощало теперь образ. Позади каждой женщины поднималось строгое,
благородное, полное тайны лицо Афродиты.
Именно это лицо видел Зорба, с ним он говорил, его он желал.
Мадам Гортензия была лишь мимолетной и призрачной маской, которую срывал
Зорба, чтобы поцеловать бессмертные уста.
- Распрями свою белоснежную шею, мое сокровище, - умолял он сдавленным
голосом, - спой нам свою песню!
Старая певица оперлась щекой на полную, потрескавшуюся от
стирки руку, взгляд ее сделался томным. Она громко вскрикнула, плаксиво и
дико, и в тысячный раз начала свою любимую песню, глядя на Зорбу - она уже
сделала свой выбор - млеющими, почти угасшими глазами:
Зачем ты повстречался мне
На жизненном пути.
Зорба вскочил и побежал за своей сантури, затем, усевшись
по-турецки прямо на землю, стал настраивать инструмент; он прижал его к
коленям и погладил большой ладонью.
- Ойе! Ойе! - взревел он.- Возьми нож и перережь мне глотку, моя
Бубулина!
Когда ночь окончательно опустилась на землю, зажигая в небе
первые звезды, разнесся пленительный и чуткий голос сантури, мадам
Гортензия, напичканная курицей, рисом и жареным миндалем, утомленная вином,
тяжело склонила голову на плечо Зорбы и вздохнула. Она легонько потерлась о
его костлявое плечо, зевнула и вздохнула еще раз.
Зорба сделал мне знак и, понизив голос, шепнул:
- У нее пожар в штанишках, иди к себе, хозяин.


4.

Занимался день, я открыл глаза и увидел перед собой Зорбу,
сидящего поджав ноги на самом краю своей постели; он курил весь во власти
глубоких размышлений, уставившись в слуховое окно, окрашенное первыми