"Никоc Казандзакиc. Я, грек Зорба (Роман) " - читать интересную книгу автора

отблесками дня в молочно-белый цвет. Глаза у него опухли, тощая длинная шея
вытянулась, как у хищной птицы.
Накануне я ушел довольно рано, оставив его наедине
со старой соблазнительницей.
- Я ухожу, - сказал я, - как следует повеселись, Зорба, будь смелее,
дружище!
- До свидания, хозяин, - ответил Зорба. - Оставь нас разбираться с
нашими делами, доброй тебе ночи и крепкого сна!
Вероятно, они поладили, ибо сквозь сон я слышал приглушенное
воркование, а в какой-то момент соседняя бкомната начала сотрясаться. Затем
я вновь погрузился в сон. Далеко заполночь вошел босой Зорба и, стараясь не
разбудить меня, растянулся на своей кровати.
А сейчас, ранним утром, взгляд его устремленных в светлую даль
глаз еще не зажегся. Казалось, он находился в состоянии легкого оцепенения;
его сознание все еще оставалось в плену сна, спокойно и безучастно
предавался он покою в густом, как мед, полумраке. Вселенная, земли, воды,
люди, мысли будто плыли к каким-то дальним морям, и Зорба плыл вместе с
ними, полный счастья, не сопротивляясь и ни о чем не спрашивая; крики
петухов, ослов, визг свиней и голоса людей сливались воедино. Мне хотелось
выпрыгнуть из постели и закричать: "Эй, Зорба, сегодня нам предстоят большие
дела!". Но и я испытывал огромное блаженство, безмятежно отдаваясь
медленному рождению утренней зари. В эти волшебные минуты вся жизнь кажется
как бы невесомой. Словно мягкое изменчивое облако, земля, сотканная из
бесплотной сути, постепенно истаивает от легкого дуновения ветерка.
Глядя на курившего Зорбу, мне тоже захотелось покурить, я
протянул руку и взял свою трубку. С волнением
смотрел я на нее. Это была большая и дорогая английская трубка, подарок
моего друга - того, у которого были серо-зеленые глаза и руки с тонкими
пальцами, он уже долгие годы находился за границей, где-то в тропиках.
Окончив учебу, он в тот же вечер отправлялся в Грецию. "Брось сигарету, -
сказал он мне, - ты ее зажигаешь, выкуриваешь наполовину и бросаешь, как
проститутку. Это позор! Возьми в жены трубку, уж она-то тебе станет верной
подругой.
Когда ты будешь возвращаться домой, она всегда будет ждать тебя
там. Ты раскуришь ее, посмотришь на поднимающийся дым и вспомнишь обо мне!"
Был полдень, мы вышли из одного берлинского музея, куда он
ходил, чтобы попрощаться с дорогим ему "Воином" Рембрандта, в бронзовом
шлеме, с исхудалыми щеками, скорбным и волевым взглядом. "Если когда-либо в
своей жизни мне будет суждено выполнить дело, достойное мужчины, - прошептал
он, глядя на охваченного отчаянием воина, - я буду обязан этим только ему".
Мы стояли во дворе музея, прислонившись к колонне. Прямо перед
нами бронзовая статуя обнаженной амазонки с неописуемой грацией сидела
верхом на диком скакуне. Небольшая серая птица, похожая на трясогузку,
присела на голову амазонки, повернулась к нам, быстро потрясла своим
хвостиком, насмешливо посвистела и улетела.
Я вздрогнул и посмотрел на своего друга:
- Ты слышал? - спросил я. - Похоже, она нам что-то сказала.
Мой друг улыбнулся.
- "Это просто птичка, пусть она поет, это просто птичка, пусть она
воркует!" - ответил он, цитируя одну из наших народных песен плакальщиц. Как