"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

священнику, а ведь все так и произошло, и ошибка состояла только в том, что
он сам не знал, что говорил. И отчего только нет поэтов, которые могли бы
решиться на то, чтобы использовать подобные ситуации вместо той глупости и
ерунды, что заполняет собой комедии и романы! Комическое и трагическое
соприкасаются тут друг с другом в абсолютной бесконечности. Проповедь
священника сама по себе и для себя вполне могла быть смешной, но по своему
воздействию она стала просто бесконечно смешной; и все же это было вполне
естественно. Но предположим, что грешник действительно без всякого протеста
принял упреки священника, и этот ревностный духовный деятель ушел домой
довольным, радуясь сознанию того, что он способен воздействовать не только с
кафедры, но и своей непреодолимой мощью властителя душ, когда по
воскресеньям он вдохновляет общину, а по понедельникам, подобно ангелу с
огненным мечом, предстает перед теми, кто своими поступками пытается
опровергнуть старое присловье, согласно которому в мире никогда ничего не
происходит по пасторским проповедям.*
* В прежние времена говаривали: "Жаль, что в мире никогда ничего не
происходит по пасторским проповедям". Но, может быть, придет еще время -
пожалуй, благодаря философии, - когда можно будет сказать: "К счастью, в
мире никогда ничего не происходит по пасторским проповедям", ибо в жизни
есть хоть какой-то смысл, а в его проповедях - совсем никакого.
Если же грешник, напротив, не дает убедить себя, его ситуация
становится довольно трагичной. Его, скорее всего, либо засудят, либо
отправят в сумасшедший дом, - короче, он вступит в несчастное отношение с
так называемой действительностью; правда, в некотором другом смысле, мне
кажется, Авраам тут сделал бы его счастливым; ибо тот, кто работает, не
может погибнуть.
Но что же разъясняет для нас противоречие, подобное тому, в которое
попал проповедник? Возникает ли подобное противоречие оттого, что Авраам
считается великим человеком, а значит, и все, что он делал, было великим, и
что поэтому, когда то же самое делает кто-то другой, это - грех, грех,
вопиющий к небесам? В этом случае мне вообще не хочется быть причастным к
такому бездумному восхвалению. Если вера не может превратить в святое деяние
стремление убить собственного сына, тогда пусть и на Авраама падет тот же
приговор, что и на любого другого человека. И если у кого-нибудь, скажем,
недостает мужества, чтобы продумать эту мысль до конца, сказав, что Авраам
был убийцей, то, может, лучше попробовать обрести это мужество, нежели
попусту тратить время на незаслуженные хвалебные речи. Этическим выражением
действия Авраама было стремление убить своего сына, религиозным же -
стремление принести его в жертву; однако в этом противоречии заложен тот
самый страх, который вполне способен лишить человека сна; и все же Авраам не
был бы тем, кто он есть, без такого страха. А может быть, Авраам вообще не
сделал того, что здесь рассказывают, может быть, сообразно основаниям
прежних временных отношений это было чем-то совершенно иным, ну что ж, тогда
давайте забудем его; ибо не стоит и труда вспоминать о том прошлом, которое
не способно стать настоящим. Или, может, тот оратор позабыл о чем-то, что
соответствует этическому забвению того обстоятельства, что Исаак был сыном?
Если вера отбрасывается прочь просто благодаря тому, что становится
бессмыслицей и пустяком, остается всего лишь голый факт: Авраам стремился
убить Исаака, - а его легко повторить всякому, у кого нет веры, - то есть
нет той веры, которая одна только и способна сделать это трудным.