"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

душевных сил, чтобы понять мысль о том, что желание их сердца невозможно,
понять и вместе с тем дать себе довольно времени побыть наедине с этой
мыслью; если каждый, кто не захотел остановиться на вере, является
человеком, который примирится в боли и через боль; если каждый, кто не
захотел остановиться на вере, является человеком, который после этого (а
если он не сделал все необходимое предшествующее, ему не стоит и
беспокоиться о прочем, коль скоро речь идет о вере) сделает нечто чудесное,
постигнет все наличное существование силой абсурда, - тогда то, что я пишу,
по сути, есть не что иное, как в высшей степени похвальная речь во славу
этого современника, речь, написанная самым ничтожным из людей этого
поколения, человеком, сумевшим осуществить только движение самоотречения. Но
почему бы тогда и не остановиться на вере, почему мы время от времени слышим
о людях, стыдящихся признаться, что у них есть вера? Вот этого я не могу
понять. Если бы мне самому когда-либо удалось осуществить такое движение, я
после этого ездил бы уж только в упряжке четверкой.
Действительно ли все это так, действительно ли все обывательское
мещанство, с которым я сталкиваюсь в жизни и которое я не осуждаю ни словом,
ни делом, действительно ли оно не то, чем кажется, является ли оно на деле
чудом? Во всяком случае, так можно подумать; ибо тот герой веры имел
поразительное сходство со всем этим; ибо тот герой веры также не был ни
ироником, ни юмористом, но чем-то гораздо более высоким. В наше время много
говорят об иронии и юморе,[58] в особенности те люди, которым никогда не
удавалось ими воспользоваться, но которые, несмотря на это, умеют все
разъяснить. Мне не совсем чужды эти две страсти, я знаю о них несколько
больше, чем то, что можно обнаружить в немецких и датских комедиях. А потому
мне известно, что эти две страсти по сути своей отличны от страсти веры.
Ирония и юмор также рефлектируют о себе самих, а потому принадлежат сфере
бесконечного самоотречения, гибкость их состоит в том, что индивид
несоизмерим[59] с действительностью.
Последнее движение, парадоксальное движение веры я осуществить не могу,
независимо от того, выступает ли оно передо мной как долг или как что-то
иное, совершенно независимое от того, что я больше всего хотел бы это
сделать. Имеет ли человек позволение говорить об этом - это я оставил бы на
совести самого человека; это то, что всегда должно оставаться между ним и
тем вечным существом, которое является объектом веры, им и решать,
существует ли тут обоюдное согласие. Но вот что может сделать каждый
человек: он может осуществить бесконечное движение самоотречения, и я со
своей стороны не имел бы никаких угрызений совести, объявляя трусом всякого,
кто полагает, будто для него это невозможно. С верой же все обстоит иначе.
Однако вот уж для чего нет никакого позволения, так это для представления,
будто вера есть нечто незначительное или совсем легкое, в то время как она
является самым великим и самым трудным из всего возможного.
Иногда повесть об Аврааме понимают иным образом. Люди восхваляют
милость Божью, вернувшую ему Исаака, считая, что все было лишь испытанием.
"Испытание", ну что ж, это слово может значить и много и мало, однако при
этом все очень быстро оказывается позади, так же быстро, как это сказано.
При этом взбираешься на крылатого коня, через минуту уже оказываешься на
горе Мориа и в ту же самую минуту уже видишь овна; при этом как-то забывают,
что Авраам-то ехал на осле, который движется вперед медленно, что это было
трехдневное путешествие и что ему еще понадобилось время, чтобы собрать