"Серен Кьеркегор. Страх и трепет" - читать интересную книгу автора

дрова, связать Исаака и наточить нож.
И однако же, Авраама восхваляют. Тот, кто собирается рассказывать об
этой истории, может спокойно спать себе вплоть до последней четверти часа
непосредственно перед рассказом, слушатель же может спокойно погрузиться в
сон во время изложения; ведь все идет гладко, без какого-то беспокойства с
той или с другой стороны. А буде кто-то из присутствующих страдает от
бессонницы, он может, пожалуй, пойти домой, сесть в уголке и подумать так:
"В конце концов, все это дело одного мгновения, стоит лишь подождать
минутку, как увидишь барана, а значит, испытание будет закончено". И если
рассказчик заметит его в этом настроении, думаю, он приблизится к нему во
всем своем величии и скажет: "О несчастный, как ты можешь позволять своей
душе впадать в такое безумие; никакого чуда не происходит, и вся жизнь - это
испытание". И по мере того как рассказчик все больше впадает в свое
ораторское вдохновение, он все больше и больше волнуется и все более доволен
собою сам; и если прежде, говоря об Аврааме, он не ощущал никакого особого
волнения в крови, то теперь он чувствует, как жила вздувается у него на лбу.
И вероятно, он просто замер бы на месте, если бы грешник ответил ему
спокойно и с достоинством: "Но ведь это то, о чем вы говорили проповедь в
прошлое воскресенье".
Так что давайте или совсем забудем об Аврааме, или же научимся
ужасаться страшному парадоксу, который и составляет смысл его жизни, для
того чтобы мы сумели наконец понять, что в наше время, как и в любое другое
время, должно радоваться, если имеешь веру. Если Авраам не был ничтожеством,
фантомом, игрушкой, которая нужна лишь для препровождения времени, значит,
ошибка никогда не может заключаться в том, что грешник желает поступать так,
как он; скорее уж речь может идти о том, чтобы понять, насколько велико было
совершенное Авраамом, чтобы затем уже сам человек мог решить, есть ли у него
призвание и мужество подвергнуться такому испытанию. Комическое
противоречие, связанное с тем рассказчиком, заключалось в том, что он
превращал Авраама в нечто незначительное и вместе с тем хотел запретить
другому действовать подобным же образом.
Значит ли это, что вообще нельзя говорить об Аврааме? Думаю, что
говорить все же надо. И если бы мне пришлось говорить о нем, я прежде всего
описал бы болезненную тоску его испытания. С этой целью я, как губка, впитал
бы в себя весь страх, всю нужду и муку отцовских мучений, чтобы суметь
показать, что выстрадал Авраам, в то время как при всем том он верил. Я
напомнил бы слушателям, что путешествие длилось три дня и большую часть
четвертого и что даже эти три с половиной дня должны были длиться бесконечно
дольше, чем та пара тысячелетий, которая отделяет меня от Авраама. Затем я
напомнил бы о том, что, по моему мнению, каждый человек может еще изменить
свое решение, прежде чем приступит к чему-то подобному, что в любое
мгновение он еще может повернуть назад. Я не вижу никакой опасности в том,
что человек это сделает, я не опасаюсь также, что благодаря моим словам в
людях проснется непреодолимое желание подвергнуться такому же испытанию, как
Авраам. Но вот когда вначале пытаются создать дешевое народное издание
Авраама, а затем к тому же запрещают людям делать нечто подобное, - это
поистине кажется мне достойным смеха.
Но теперь я намереваюсь извлечь из повести об Аврааме ее диалектическое
содержание в форме определенных проблем, чтобы увидеть, каким ужасным
парадоксом является вера, парадоксом, который способен превратить убийство в