"Имре Кертес. Кадиш по нерожденному ребенку" - читать интересную книгу автора

самодовольные прощелыги, когда говорят про себя или вслух: ух ты, вот это
телка, даром что еврейка, ух ты, вот я бы эту цыганку, ух ты, классная
негритянка, ух ты, ну, эти французские бабешки, ух ты, во баба, старик, хоть
и в очках, ух ты, вот это буфера, ух ты, вот это задница, ух ты, ну баба,
титьки маленькие, зато задница... и так далее и так далее. Более того: если
бы я сам не знал, то меня бы наверняка просветили, что отнюдь не только
негодяи самцы, где там! негодяйки самки думают точно так же, совершенно так
же, или точно так же, только наоборот, что в конечном счете абсолютно одно и
то же, как я убедился добрых пару лет назад, в одном кафе, где свет был
размытым и тусклым, словно в аквариуме; я как раз ждал там мою - бывшую -
жену, а за соседним столиком разговаривали две женщины, две красивые,
молодые женщины, и вдруг мир, вместе со мной, взял и перевернулся, причем
едва ли не в буквальном смысле слова: в один прекрасный момент меня
зашвырнуло - так стремительно, что аж желудок свело, словно при падении с
высоты, - в далекое детство, к истокам одного моего тогдашнего кошмара,
который не давал мне покоя много лет; кошмар связан был, скажем так, с одним
зрелищем, ошеломившим меня в такой степени, что одно воспоминание о нем
потом действовало на меня ошеломляюще, так что именно с этим зрелищем, Бог
весть почему (кто может похвастаться, что ему ведомы прозрачные тайны души,
а если кому-то, как ему кажется, и ведомы, то кто не пытается избавиться от
них, ибо они не только отвратительны, но и скучны?), - словом, с этим
зрелищем я иногда отождествлял себя позже, причем отождествление было столь
сильным, что я, пускай и не абсолютно реально - позволю себе употребить это
ничего не значащее слово, - но все же довольно явственно чувствовал, что сам
как бы превращаюсь в это зрелище, что я и есть это зрелище, так, как оно
явилось мне в пыльной и душной алфельдской деревне, куда меня послали на
летние каникулы. Так вот, тут я впервые оказался среди евреев, то есть
имеется в виду среди настоящих евреев, не таких евреев, какими были мы, а мы
были - городские евреи, будапештские евреи, то есть никакие евреи, но,
конечно, и не христиане, своего рода евреи-не-евреи, которые, правда, пост в
Судный день соблюдают строго, до полудня, во всяком случае, обязательно;
нет, супружеская чета, наши родственники (не помню уже, в каком колене, да и
зачем помнить: им давным-давно вырыли могилу в воздухе, куда они и поднялись
дымом), были истовые евреи: утром - молитва, вечером - молитва, перед едой -
молитва, перед вином - молитва, а вообще, люди они были добрые и славные,
хотя в глазах будапештского мальчишки, конечно, невыносимо скучные; жирный,
обильный стол, говядина, фасолевый цимес, флуден - кажется, уже началась
война, а у нас жизнь все еще была тихой и безмятежной, у нас пока только
затемнение ввели; Венгрия - остров мира в пылающей Европе, тут не может
случиться то, что, скажем, случилось в Германии, или в Польше, или, скажем,
в "чешском протекторате", или во Франции, или в Хорватии, или в Словакии,
словом, что случилось и непрестанно случается всюду вокруг нас, нет-нет,
тут, у нас, что вы! Да, так вот: однажды я неосторожно вошел в спальню - и
тут же, пусть не вслух, а лишь про себя вскрикнув, выскочил оттуда, ибо
увидел нечто ужасное, что поразило меня, словно какая-то вопиющая
непристойность, к которой я, хотя бы уже по возрасту своему, не мог
чувствовать себя подготовленным: перед зеркалом, в красном халате, сидела
лысая женщина. Должно было пройти некоторое время, прежде чем мой
испуганный, сбитый с толку мозг отождествил эту женщину с хозяйкой дома,
нашей дальней родственницей, которую я вообще-то - как и после этого