"Имре Кертес. Кадиш по нерожденному ребенку" - читать интересную книгу автора

давным-давно уже во всем убежден, я делаю то, что должен делать, хотя и не
знаю, почему должен, но все-таки делаю, надеясь, даже будучи уверен, что
когда-нибудь ничего этого не будет нужно, и тогда можно будет привольно
раскинуться на удобном и мягком ложе; перед этим, правда, меня заставят
основательно потрудиться заступом или пером, роя себе могилу, в данный же
момент, хотя пробежало уже столько времени - Господи Боже! - я все еще занят
рытьем. Потом и жена моя прибыла, и я, с оттаявшими чувствами, сразу и,
можно сказать, непроизвольно подумал: "Ах, какая красивая еврейка!"; и опять
вспомнил, как она прошла, направляясь ко мне, по голубовато-зеленому ковру,
будто по морю, победоносной походкой, хотя и еще несмело: она собиралась
поговорить со мной, потому что узнала, что я - это я, Б., писатель и
переводчик; она тут прочла "одну вещь", которую я написал, и обязательно
хотела поговорить со мной, заявила моя (тогда еще будущая, сейчас уже
бывшая) жена; она была еще совсем юная, на пятнадцать лет моложе меня,
правда, и я еще не был совсем уж старым, хотя и тогда - уже достаточно стар,
как, впрочем, всегда. Да, вот такой я вижу ее сейчас, в этой ночи, все
освещающей, в сполохах молний, моей великой ночи, ну и потом, в моей темной
ночи, что накрыла меня много позже; да, I wonder why I spend my lonely
nights dreaming of the song... and I am again with you[3] насвистываю я,
поражаясь себе: мало того что я насвистываю, так я еще насвистываю не
что-нибудь, a "Stardust Melody"[5]

"Нет!" - вопит, воет что-то во мне, не хочу вспоминать, не хочу
обмакивать - вместо пирожных "мадленок", которые в наших скудных краях даже
как дефицит неизвестны, - скажем, печенье "Домашнее" и чай из пакетиков
"Garzon filter"; хотя в то же время я, конечно, хочу вспоминать, но, хочу
или не хочу, выхода у меня нет: если я пишу, я вспоминаю, должен вспоминать,
хотя не знаю, почему должен: наверное, ради знания, ведь воспоминание -
знание, мы затем и живем, чтобы помнить о том, что мы знаем, потому что
нельзя забывать, что узнали, и не бойтесь, ребята, это не какой-то там
"моральный долг", полно; просто мы на это не способны, мы не умеем забывать,
так уж мы созданы, мы живем для того, чтобы знать и помнить, и, может быть
(даже скорее всего, даже почти наверняка), знаем и помним мы для того, чтобы
кое-кому, коли уж он сотворил нас такими, стало из-за нас стыдно; да, да,
помним мы ради него, который то ли существует, то ли не существует, какая
разница, ибо, есть он или нет, это в конечном счете все равно, суть в том,
чтобы помнить, знать и помнить, чтобы кое-кому - не важно кому - стало
когда-нибудь стыдно из-за нас и (возможно) за нас. Взять хоть меня: если я
возьмусь вспоминать, то из моих бесценных, из моих праздничных, из моих,
чуть не сказал, священных, впрочем, если уж пользоваться высокими словами,
то пускай: из моих, на черной мессе человечества освященных воспоминаний
начнет сочиться газ, суровые гортанные голоса пророкочут: Der springt noch
aufоправдать этот факт, приклеить к нему некую идею цели, да, да, чтобы
обратить его в свой триумф, пускай совсем тихий, совсем скромный, интимный,
но, в сущности, все же единственно настоящий, единственно возможный триумф,
каким станет - стало бы - сохраненное и приумноженное в потомках - в
потомке - в тебе - продолжение собственной жизни, то есть меня; нет, я не
думал об этом, и не думал, что нужно об этом думать, не думал до этой
обрушившейся на меня ночи, этой все осветившей и все-таки темной, слепой
ночи, не думал, пока не встал передо мною вопрос (точнее, не передо мною, а