"Имре Кертес. Кадиш по нерожденному ребенку" - читать интересную книгу авторак тому же он и функционирует чаще всего ни шатко ни валко, спотыкаясь, будто
в тумане, а порой вообще еле-еле. И за действиями моими он поспевает, как, например, простуженный, в насморке человек, лежащий в постели, поспевает следить за движениями кого-то другого, кто наводит порядок в комнате: этот больной почти все осознает с запозданием и, хотя пытается вялыми репликами направлять деятельность чужого, однако, если тот не слушается его или просто не слышит, то с печальным бессилием отказывается от дальнейших попыток. Да, "чувство чуждости" - это состояние полной погруженности в чуждую, даже враждебную среду, состояние, которое, однако, не содержит даже крохотного элемента фантастики, даже намека на полет, на свободу воображения: оно давит рутиной, будничной скукой, да, это - чистейшей воды бесприютность, которая, однако, знать не знает, ведать не ведает ни о каком оставленном, ожидающем меня доме, каким, например (в таком состоянии я часто ставил перед собой этот вопрос), каким, например, домом была бы для меня смерть. Вот только, каждый раз отвечал я себе, тогда мне надо было бы верить в потусторонний мир, но в том-то и вся штука, что я даже в посюсторонний мир верить не могу, тем более в таком состоянии, когда вынужден ставить себе такого рода вопросы и когда другой мир, то есть потусторонний мир, представляется мне абсурдом только в той степени, в какой абсурдом представляется существование этого мира, то есть я вообще не считаю невозможным - как, впрочем, и возможным не считаю - существование другого, то есть потустороннего, мира; только вот если он и существует, то наверняка существует не для меня, потому что я-то нахожусь - здесь. То есть - и здесь-то едва-едва; я живу как бы наполовину, и это наполняет меня ощущением какого-то не имеющего названия греха. Часто я пытался - пытаюсь - в такие моменты, как бы это сказать, протрезветь, но все с жизнью для меня возможно исключительно посредством какой-нибудь логической игры; скажем, ты играешь в шахматы или делаешь вычисления на бумаге, и из абстрактного результата каким-то непостижимым образом вдруг возникает некая реальность; вот, скажем - в те времена это был один из моих любимых примеров, я даже записал его в блокнот, откуда и переписываю сейчас сюда, - вот, скажем, записал я, ты берешь два провода, соединяешь их, закрепляешь винтиком, другой конец всовываешь в дырку на стене, нажимаешь на кнопку - и загорается лампа; тут в чистом виде имеет место расчет вероятности, писал я, и результат получается ожидаемым, но, несмотря на это, все-таки ошеломляющим и в некотором смысле даже недоступным пониманию, писал я. Все, все на свете - только умозаключение, условие, вероятность, ни в чем никакой уверенности, ни в чем никакой очевидности, писал я. Что есть мое бытие, почему я существую, в чем моя сущность: на все эти вопросы, как известно, писал я, я тщетно ищу - даже и не ответы, а хотя бы только надежные вехи; мне чуждо даже мое тело, которое содержит меня, а в конце концов убьет, писал я. "Возможно, найдись в жизни моей хоть один-единственный момент, когда бы я жил в согласии, как бы в одном ритме с деятельностью моих почек и печени, обезвреживающих токсические вещества, с перистальтикой желудка и кишечника, с работой легких, вдыхающих и выдыхающих воздух, с систолической и диастолической ритмикой сердца, а также с тем обменом веществ, который происходит между моим мозгом и внешним миром, с формированием отвлеченных мыслей, которым занят мой дух, с чистым осознанием всего этого и самого себя моим сознанием, с вынужденным - и все же исполненным благодати - присутствием во всем этом моей трансцендентной души, один-единственный |
|
|