"Имре Кертес. Кадиш по нерожденному ребенку" - читать интересную книгу автора

сказала, что эту страшную, да позволено ей будет хоть раз быть откровенной,
эту постыдную роль (если воспользоваться моим выражением) я на сей раз, и
уже в течение многих лет, жестоко и с изощренным коварством отвожу ей,
сказала моя жена, но отвожу не так, как это делает любящий человек, который
ищет опору в любимом, и даже не так, как это делает больной, который ищет
опору в своем враче, нет, сказала моя жена, эту роль я ей отвожу, как (тут
она снова позволит себе воспользоваться моим излюбленным выражением) палач -
своей жертве, сказала моя жена. И еще она сказала, что я подавил ее своим
духом, потом пробудил в ней сострадание, а после того как пробудил
сострадание, сделал из нее слушательницу, заставив выслушивать жуткие
истории о моем детстве, а когда она хотела стать участницей этих историй,
чтобы вывести меня из этого лабиринта, из этой чащи, да, да, из этой
трясины, и привести меня к ней, к своей любви, чтобы затем вместе выбраться
из болота, навсегда оставив его за собой, как гнетущую память о какой-то
ужасной болезни, - тут я вдруг оттолкнул ее руку (так выразилась моя жена) и
бросился от нее назад, в болото, и у нее уже нет сил, сказала моя жена, во
второй раз, и кто знает, сколько еще раз, идти за мной и снова выводить меня
из болота. Потому что, сказала моя жена, судя по всему, я оттуда вовсе и не
хочу выбираться, судя по всему, для меня и не существует дороги, которая
вела бы прочь из жуткого моего детства и страшных моих историй, и что бы она
ни делала, сказала моя жена, даже если бы она жизнью своей ради меня
пожертвовала, она знает, видит, что и это было бы делом бесплодным, тщетным.
И что, да, когда мы наткнулись друг на друга (так выразилась моя жена), ей
показалось, будто я учу ее жить, но потом она с ужасом увидела, сколько во
мне губительной силы и что рядом со мной ее ожидает не жизнь, а гибель.

Больное сознание, сказала моя жена, вот причина, больное и отравленное
сознание, повторяла она снова и снова, навечно отравленное и отравляющее и
заражающее сознание, которому, сказала моя жена, надо положить конец, да,
сказала моя жена, только освободиться, только оторваться от него, если
хочешь жить, а она решила так, повторила моя жена, что она хочет жить. Тут
моя жена на мгновение замолчала, и, когда она стояла там, чуть вздернув
плечи, сплетя руки на груди, потерянная, испуганная, бледная, с
размазавшейся помадой на губах, у меня неожиданно или, скажем, невольно
появилась заботливая мысль: может, она озябла? И когда она, торопливо и
сухо, словно какую-то неприятную новость, которая, однако, сразу утратит
неприятный оттенок, как только она сообщит ее мне, - сообщила мне, что,
дескать, да, нет смысла скрывать, у нее "есть другой" и они хотят
пожениться. И что он, сказала еще она, не еврей. Пожалуй, интересно, что я
заговорил только в этот момент, словно из всего, что сказала моя жена, лишь
эта единственная деталь мне показалась обидной. Кем она меня считает: может,
каким-то расистом наоборот?! - закричал я. Мне не надо было пройти Освенцим,
кричал я, чтобы узнать эту эпоху и этот мир и чтобы то, что я узнал, не
отвергать более, кричал я, не отвергать во имя какого-то жизненного
принципа, странно, но, нельзя не признать, в высшей степени практично
истолкованного принципа, который, собственно, есть всего лишь принцип
приспособления; правильно, кричал я, ничего против я не имею, но тогда давай
смотреть правде в глаза, кричал я, да, давай скажем честно, что ассимиляция
здесь - не ассимиляция одной расы - расы! я сейчас умру со смеху! - к другой
расе - я сейчас умру со смеху! - а тотальная ассимиляция к тому, что есть, к