"Имре Кертес. Кадиш по нерожденному ребенку" - читать интересную книгу автора

происшедшие вещи происходят снова и снова, и этим пока можно
удовлетвориться, для причины этого хватит с лихвой; не говоря уж о том, что
мудрые головы давным-давно уже запретили бытию быть. Всплыла там и еще одна
проблема (упомнить всего я, конечно, не в состоянии, ведь в том разговоре
нашем, в чистом виде порожденном замешательством и случайным стечением
обстоятельств, звенели, или, скорее, звякали сотни и сотни схожих
разговоров, подобно тому, как в одной лишь творческой мысли оживают тысячи
забытых ночей любви и делают эту мысль возвышенной и величавой, - словом,
всего упомнить я, честное слово, не могу, но, кажется, всплыла там еще одна
проблема): не допустить ли возможность, что тотальное, кажущееся
бессознательным усилие бытия, направленное на то, чтобы быть, есть отнюдь не
признак некой непредубежденной наивности (утверждать подобное сейчас было бы
все же преувеличением, да и вообще, собственно, невозможно), - напротив,
это, скорее всего, симптом того, что оно, бытие, только так, то есть
бессознательно, и может продолжаться, уж коли ему нужно продолжаться во что
бы то ни стало. И в том случае, если продолжить бытие удается, каковая удача
возможна, конечно, только на некой более высокой ступени бытия (доктор
Облат), на что, однако (мы с ним дуэтом), не только не указывают никакие,
хотя бы и самые косвенные признаки, но, напротив, выявляется как раз
противоположная тенденция, а именно: провал в бессознательное... Далее:
осознанная бессознательность, по всей очевидности, чревата синдромами
шизофрении... И далее: в свете сказанного, переживанию (я) и реализации
(доктор Облат) некоего состояния мира, к чему, собственно, всегда стремится
любое состояние мира, при отсутствии веры, культуры и прочих праздничных
средств, сегодня способствует разве что катастрофа... И так далее и так
далее, дули и дули мы, фальшивя, в английский рожок; а тем временем на кроны
неподвижных, как бы оцепеневших деревьев опустилась легкая, синяя
предвечерняя дымка, в глубине которой, словно твердое ядро, скрывалась более
плотная масса дома отдыха, где ждали нас столы, накрытые к ужину, и
предвкушение звона столовых приборов и бокалов, и нарастающий гул застольных
бесед, но и в этом голом факте тоже можно было расслышать, грустное и
фальшивое, звучание английского рожка; к тому же я никак не мог прогнать
мысль, что в конце концов я так и не повернул назад, чтобы избавиться от
доктора Облата, до конца, словно околдованный, оставался с ним, понуждаемый
к этому, может быть, собственной пустотой, которую прикрывал навязчивой
потребностью говорить, и еще Бог знает чем понуждаемый, но наверняка и
угрызениями совести (отвращением к себе) из-за этой пустоты; оставался с
ним, чтобы не слышать, не видеть, не говорить то, что должен был бы говорить
и даже, может быть, писать, кто знает? Да, и за все это наступившая ночь
наказала - или наградила? - меня, принеся атмосферный фронт с внезапно
налетевшим штормовым ветром, оглушительными раскатами грома и неистовыми,
хлесткими, ослепительными молниями, которые, вспарывая небо от края до края,
вспыхивали и медленно гасли, образуя причудливые иероглифы, а то и сухие,
краткие, четко - по крайней мере для меня четко - читаемые буквы, и все они
означали
"Нет!", - и всех их произнес я, ибо стало уже как бы вполне
естественным, что наши инстинкты действуют против наших же инстинктов, что в
нас живут, можно сказать, некие антиинстинкты, которые действуют вместо
инстинктов, даже в их качестве.
"Нет!" - вопило, выло что-то во мне, и отчаянный этот вопль лишь спустя