"Имре Кертес. Кадиш по нерожденному ребенку" - читать интересную книгу автора

то есть чем менее ты будешь от них (от своих художественных или каких там
еще принципов) отказываться, тем сильнее тебе нужно будет стремиться к
реализации этих принципов, то есть в конечном счете к реализации самого
себя, то есть к успеху, сказала моя жена, ведь к этому стремится каждый,
даже величайшие писатели мира, и не обманывай себя, пожалуйста, сказала моя
жена, если ты не хочешь добиться успеха, то зачем ты вообще пишешь? Так
спросила она, и это был, несомненно, вопрос не в бровь, а в глаз, но еще не
пришло время мне на нем останавливаться; самое же печальное то, что она, по
всей вероятности, видела меня насквозь и, по всей вероятности, была
совершенно права, потому что у меня, по всей вероятности, действительно
есть - были - все данные для постыдного статуса писателя, пользующегося
успехом в Венгрии: ведь я так хорошо видел все raffinement[2] этого статуса,
те, во всяком случае, которые можно видеть, и у меня были все необходимые
качества, чтобы вести образ жизни, соответствующий этому статусу, а если не
было, то я вполне мог - мог бы - ими обзавестись, если всю свою
неуверенность, весь свой страх перед жизнью трансформировал бы в
примитивное, слепое, безграничное, взволнованное и даже не столь уж
захватывающее, в лучшем случае - просто впечатляющее самообожание, если бы
перевел их в морализаторскую паранойю и в непрестанный обвинительный процесс
против других; более того, и это еще опаснее: я куда в большей степени был
создан для столь же постыдного статуса писателя, который пользуется в
Венгрии средним успехом, а то и вовсе не пользуется успехом, и тут я опять
же наталкиваюсь на мою жену, которая опять же оказывалась права: ведь если
ты вступаешь на путь погони за успехом, то на этом пути тебя ждет или успех,
или неуспех, третьего не дано, и, честное слово, оба варианта, пускай
по-разному, в равной мере постыдны, в связи с чем я на какое-то время, как в
алкоголизм, с головой ушел в объективную одурь перевода... Так что после,
когда мне приходили в голову слова моей жены, в голову мне приходила и сама
жена, которая к тому времени давным-давно уже не приходила мне в голову, да,
собственно, она не приходила мне в голову, даже когда мы изредка,
преднамеренно или непреднамеренно, с ней встречались - скорее, пожалуй,
преднамеренно, и почти всегда по инициативе моей (бывшей) жены, которая,
думаю, испытывает ко мне, как я замечаю, если замечаю, некую смутную
ностальгию, смешанную с совершенно беспричинным чувством вины, и в таких
случаях я думаю о том, что ностальгию она, видимо, ощущает, если ощущает, по
своей молодости, по нескольким убитым на меня быстротечным годам, а
беспричинное чувство вины появляется у нее, скорее всего, из-за
несомненного, но никогда и не подвергавшегося сомнению, а потому полученного
как бы слишком легко, без должного сопротивления сознания собственной
правоты, то есть из-за того, что я никогда ни в чем ее не обвинял; но -
Господи Боже! - в чем мне было ее обвинять: может быть, в том, что она
просто хочет жить? В общем, позже, когда мне вспоминались ее слова,
вспоминалась и она сама, вспоминался весь мой неудачный и недолгий брак; и
не просто вспоминался: я видел его перед собой как бы на прозекторском
столе. И когда я смотрю, смотрю нежно, с любовью, но в то же время и с
холодным бесстрастием патологоанатома, как стараюсь смотреть в конечном
счете на все, - словом, когда я смотрю на давно остывший труп моего брака,
мне приходится всячески сдерживаться, чтобы не пытаться извлечь из
приведенных выше слов моей жены какие-то дешевые, грязные маленькие победы
для себя, из слов, которые я, в бытность ее мужем, слушал, что там ни