"Артур Кестлер. Слепящая тьма (Политический роман)" - читать интересную книгу автора

окоченевшие пальцы. Но Рубашов не мог пересилить сон, хотя знал, что
начинается самое страшное: они уже стояли вплотную к кровати, а он все
пытался надеть халат. Но рукав, как нарочно, был вывернут наизнанку, и руке
не удавалось его нащупать. Рубашов сделал последнее усилие - напрасно, и на
него вдруг напал столбняк: он не мог пошевелиться, с ужасом понимая, что ему
необходимо - жизненно важно - вовремя найти этот проклятый рукав. Бредовая
беспомощность нескончаемо длилась - Рубашов стонал, метался в кровати, на
висках у него выступил холодный пот, а стук в дверь слышался ему, словно
приглушенная барабанная дробь; его рука дергалась под подушкой, лихорадочно
нашаривая рукав халата, - и наконец сокрушительный удар по голове избавил
его от мучительного кошмара.
С привычным ощущением, испытанным и пережитым сотни раз за последние
годы, - ощущением удара пистолетом по уху, после чего он и стал глуховатым,
- Рубашов обычно открывал глаза. Однако дрожь унималась не сразу, и рука
продолжала дергаться под подушкой, пытаясь найти рукав халата, потому что,
прежде чем окончательно проснуться, он должен был пройти последнее
испытание: уверенность, что он пробудился во сне, а наяву снова окажется в
камере, на сыром и холодном каменном полу, с парашей у ног и кувшином воды
да черствыми крошками хлеба в изголовье.
Вот и сейчас тоскливый страх далеко не сразу отпустил Рубашова, потому
что он никак не мог угадать, коснется ли его ладонь кувшина или выключателя
лампы на тумбочке. Загорелась лампа, и страх развеялся. Он несколько раз
глубоко вздохнул, как бы смакуя воздух свободы, вытер платком вспотевший
лоб, промокнул небольшую лысину на макушке и с возвратившейся к нему иронией
подмигнул цветной литографии Первого - она висела над кроватью Рубашова, так
же как она неизменно висела над кроватями, буфетами или комодами во всех
квартирах рубашовского дома, во всех комнатах и квартирах его города, во
всех городах его необъятной родины, потребовавшей от него в свое время
героических подвигов и тяжких страданий, а сейчас опять распростершей над
ним необъятное крыло своего покровительства. Теперь Рубашов проснулся
окончательно - но стук в дверь слышался по-прежнему.

3

Двое, которые пришли за Рубашовым, совещались на темной лестничной
площадке. Дворник Василий, взятый понятым, стоял у открытых дверей лифта и
хрипло, с трудом дышал от страха. Это был худой, тщедушный старик; его
задубевшую жилистую шею над разодранным воротом старой шинели, накинутой на
рубаху, в которой он спал, прорезал широкий желтоватый шрам, придававший ему
золотушный вид. Он был ранен на Гражданской войне, сражаясь в знаменитой
рубашовской бригаде. Потом Рубашова послали за границу, и Василий узнавал о
нем только из газет, которые вечерами читала ему дочь. Речи Рубашова на
съездах партии были длинные и малопонятные, а главное, Василий не слышал в
них голоса своего бородатенького командира бригады, который умел так здорово
материться, что даже Казанская Божья Матерь наверняка одобрительно улыбалась
на небе. Обычно Василия смаривал cон уже к середине рубашовской речи, и
просыпался он только, когда его дочь торжественно зачитывала последние
фразы, неизменно покрываемые громом аплодисментов. Ко всякому завершающему
речь заклинанию - "Да здравствует Партия! Да здравствует Революция! Да
здравствует наш вождь и учитель Первый!" - Василий от души добавлял "Аминь",