"Вера Кетлинская. Мужество " - читать интересную книгу автора

Груня, неужели надо уезжать от тебя? Пришли Матвеевы-старики с сыном
Пашкой, попутчиком Сергея. Пашка сразу внес оживление, кричал на весь
перрон, утрируя свой украинский говор:
- Да як же вы, хлопчики, без меня останетесь? Да як же без меня поезда
пойдуть?
Пашка был смазчик и давнишний, с детских лет, приятель Сергея.
Долго ждали поезда, болтали. Секретарь комсомольской организации сказал
речь, но Тимофей Иванович остался недоволен речью: не было сказано ничего
глубокого, значительного. Молоды еще, молоды! Вся жизнь им в руки дана, а
разве знают ее настоящую цену?
Загорелись вдали огни поезда. Все ближе, ближе. Мимо перрона прогремел,
мощно отдуваясь струями белого пара, сильный и горячий паровоз. Тимофей
Иванович взмахнул руками и закричал взволнованно:
- Работай, Сергей! Работай, Павел! Работайте, ребята, с душой! Комсомол
посылает вас как лучших. Вернитесь же домой героями и коммунистами!
И обнял сына: прижался к его щеке своей жесткой, колючей щекой.
- Не забывай нас, сынок!
Сергей оторвался от него, заглотнул подступившие слезы, вскочил на
подножку, весело размахивая кепкой.

2

Епифанов пришел на базу в штатском. Серый в полоску костюм сидел на нем
молодцевато и необжито, пестрый галстук топорщился, и слишком ослепительно
блестел воротничок на загорелой, обветренной краснофлотской шее. Казалось,
что все это не всерьез, что это маскарад, шутка, - стоит скинуть костюм, и
все пойдет по-старому.
Его ощупывали, разглядывали, хвалили и высмеивали. Долго строили
предположения, как он будет гоголем ходить по родному городу Миллерово, как
очарует женский пол своим костюмом, и подводными рассказами, и шиком военной
вежливости.
Потом началось испытание новых понтонов. Каждый делал свое дело -
мотористы качали воздух, водолазы проверяли обшивку. Епифанов тоже знал свое
место, но на его месте работал новый, молодой водолаз.
Он остался один на носу, уже чужой в оживленной суете работы,
растерянный, заскучавший...
И вдруг увидел море.
Видел ли он его прежде?
Оно простиралось перед ним до каких-то далеких и неясных границ,
скрытых солнечной дымкой. Нежно-синяя подвижная масса воды лежала перед ним.
Ветра не было, но море дышало; его чистое дыхание доходило до Епифанова, и
он вдыхал его так, как вдыхают дыхание возлюбленной, - растроганно и
ненасытно.
Он прикрыл глаза от сверкающего колебания водной массы. Но море
продолжало жить, он его видел и сквозь смеженные веки, но видел теперь
преображенным наступившей темнотой - черным, тревожным, в молниях и
всплесках - таким, каким оно угадывалось в грозовые ночи на корабле.
Он вспомнил его еще другим: свинцово-серым под серым нависшим небом, в
медленно перекатывающихся ленивых волнах, и смутно вспомнил (да было ли
это?) одинокое бревно, совершающее безнадежный и бесконечный танец на