"Вера Кетлинская. Мужество " - читать интересную книгу автора

- Обыкновенно.
Он встал, вскинул дробовик на плечо и повел комсомольцев дальше, вверх
по реке. Он шел как следопыт, ко всему внимательный, все подмечая,
спокойный. Только курил папиросу за папиросой. И вдруг, обернувшись к
спутникам, сказал:
- А как было не пойти? Положение такое: или бороться, или гибель.
Справа - беляки, слева - японцы; в "вагон смерти" не попадешь - так на месте
карательный отряд зарубит. Да еще надругается. Знаете, что делали? Повесят,
живот распорют да мороженую рыбу воткнут - жрите, мол. Куда денешься? Я в
шестнадцать лет пошел. С рыбалки. Сеть запустил под лед. Тянуть надо. Слышу,
партизаны. Сеть, топор - все бросил, пошел.
Его скулы судорожно сжимались. Пальцы кромсали изжеванный окурок.
Комсомольцы ждали, любопытные и слегка взволнованные. Касимов снова сел и
движением руки пригласил сесть комсомольцев.
- Враг - всегда враг. Но самураи - хуже врагов. Провокаторы. Льстивые
люди, с улыбкой, с поклонами. Нейтралитет объявили. Ихние офицеры с нашими
партизанскими начальниками дружбу заводили. Красные бантики нацепляли: "Мы
любим русский большевика..." А ночью оцепили штаб, сонных перерезали.
Некоторые спаслись. Три дня сражались. Зима на улицах - сугробы выше
человека. Вдоль домов расчищено - окопы. Они всех резидентов вооружили,
женщины ихние - и те с винтовками. А с нами - все рабочие. Винтовок не
хватало. Бывало, придет рабочий и сидит, пока винтовка освободится.
Случалось, убьют прежде, чем дождется. Ничего, одолели все-таки. Потом
называли - николаевский инцидент. А какой инцидент? Просто звери,
провокаторы!
Он рассказывал не торопясь. Помолчит, вспомнит, расскажет. И снова
помолчит. Вопросы сбивали его. Он шел по цепи своих воспоминаний, дорогих и
страшных.
- Был партизан Орлов. Молодой парень, смелый. Любили его у нас. Подошли
к Николаевску. В Николаевске - японцы и белые. С белыми война, а японцы -
этот самый нейтралитет. Послали парламентера. Орлов поехал. Схватили его
японцы, свечкой палили, на плите поджаривали... На плите! Потом уж, после
взятия Николаевска, мы откопали труп... Лицо обезображено, глаза выжжены,
нос и язык обрезаны, спина исполосована...
Тогда же замороженных отрыли. Выведут они наших партизан на Амур -
могилы во льду колоть. Проткнут лед, чтобы вода в могилу поднялась, свяжут
человека по рукам и ногам - и в воду. Так и вмерзает вместе с водой. Таких
тридцать трупов нашли... Все целые, мороженые... И каждый - в японских
отметинах: или руки вывернуты, или штыком истыкан, или поджаренный... Мы
тогда выставили эти наши партизанские трупы в бывшем гарнизонном собрании.
Вот они, жертвы японско-белогвардейского террора, смотрите! Партизаны
плакали...
Как я жив остался - и не пойму. Что стоит жизнь, тогда не думали.
Думали - как дороже отдать ее. Пусть умру - лишь бы на мою жизнь ихних
жизней побольше взять. Как в беспамятстве были. Был у меня друг, однолеток
мой, Сашка. И пулемет - в бою отбили. Сашка был на пулемете вторым номером,
я - первым. Однажды бой. Нащупали беляки наш пулемет, так и шпарят по нему.
А пулемет у нас - единственный. Сашка на пулемет бросился, лег, обхватил
руками. Будто ума решился. Я тащу его, кричу: "Сашка!", а он отбивается.
"Боюсь, кричит, пулемет попортят гады!" Ничего, и сейчас живой... В Средней