"Александр Хургин. Комета Лоренца (сборник)" - читать интересную книгу автора

абсолютное большинство сознательного населения этой опасности не ощущало.
Что, конечно, не означает отсутствия самой опасности. Так выходит, для нас
ощущения имеют первостепенное значение. Но лучше бы таких ощущений не
испытывать. По крайней мере, не испытывать на себе. А на других испытать
ощущения нельзя. То есть - можно. Если тебе не нужны результаты. Когда дело
касается ощущений, результаты принадлежат тем, кто их - ощущения - испытал.
И никому больше.
...Вдруг все эти псевдораздумья и размышления на пустом месте стали
казаться мне туманным бредом, кисловатым и булькающим, как дрожжевая масса в
начальной стадии своего брожения. Ее медленные, ленивые, густые пузырьки
вздувались где-то внутри, под спудом, и поднимались изжогой к горлу, чтобы
лопнуть там с тихим всхлипом. И с ними вместе или, может быть, в их нутре,
туда же, к горлу, поднимался мой страх, страх муторный (или мутный?),
безотчетный, неуправляемый. В смысле, мною не управляемый. А кем-то,
наверное, управляемый. Хотя сейчас страх наслали не на меня одного. Страх
наслали на всех. Мне от этого, конечно, не легче. И никому не легче.
Всеобщий страх складывается из страхов каждого отдельного человека и не
становится меньше, если этих отдельных человеков много, очень много и даже
бесконечно много. Здесь законы деления не действуют.
Я стал по очереди, одного за другим, рассматривать находящихся в
комнате людей. И из всех из них наружу проступал страх. Им казалось, что они
этого не показывают, что держат свой страх под контролем, в узде, при себе.
Но я видел, как они вдруг погружались во что-то плотное и непрозрачное,
замыкались там, отгораживались от действительности, и она переставала для
них существовать. Потом они снова возвращались, встряхивались и какое-то
время присутствовали в общем контексте происходящего праздника - что-то
выпивали, что-то съедали, о чем-то переговаривались. Сам я, видимо, тоже то
погружался в свой страх, то из него выныривал. И в одно из таких выныриваний
на моих коленях обнаружилась кошка. Она лежала, по-змеиному распластав свою
мордочку, и смотрела в одну неподвижную точку. Что она там видела,
определить было невозможно. Точка, куда смотрела кошка, не содержала в себе
ничего. Кроме пустоты. Правда, может быть, ее глаза видели что-либо в
пустоте (как видят они в темноте), чего не видели мои глаза и глаза других,
таких же как я, людей.
Кошка на коленях обычно всегда меня успокаивает. Сейчас я этого не
чувствовал. По-моему, она сама не была спокойной, и от нее исходило какое-то
незнакомое, тоскливое, почти осязаемое напряжение. Напряжение это мерно
росло, усиливалось, распространялось по пространству квартиры. Оно стояло
уже во всех ее углах, скапливалось толстым слоем под потолком, обволакивало
присутствующих людей - каждого отдельным коконом и всех, вместе взятых.
Наконец, Марья попробовала это напряжение разрядить. Как все, что она
делала - решительно и с плеча.
- Так! - громко сказала она. - Концерт окончен. Всем спасибо.
Постояв и дождавшись, пока все правильно ее поняли, она произнесла:
- А вас попрошу остаться.
"Вас" касалось Сени, меня и еще одного мужика. Которого я раньше не
видел. А когда увидел, у меня чуть не вырвалось "нет, это уже перебор, это
плохое кино". И от этого плохого кино наяву мне стало еще страшнее.
Не видел я его раньше, потому что он сидел на моей стороне стола, с
самого края. И чтобы его разглядеть, нужно было или наклониться самому, или