"Александр Хургин. Комета Лоренца (сборник)" - читать интересную книгу автора

улицах пустых стеклянных бутылок из-под пива, водки и других прохладительных
напитков. Собранные бутылки он сдавал бригадиру7, тот продавал оптовым
покупателям, выручал тем самым некоторые суммы денег и платил бригаде
зарплату. Ну а зимой не позволяли Петровичу годы подолгу находиться на
холоде и на ветру. Он замерзал сразу же, как только выходил на улицу -
сколько бы теплых вещей не было на нем надето. "Все, - говорил по этому
поводу Петрович, - сопли не греют - видно, дело к концу концов
продвигается." И он сидел зимой в доме фактически безвылазно, выходя только
в магазин за продуктами первой необходимости и во двор за углем. Отапливался
его дом по старинке: печкой, и хочешь, чтобы было в доме тепло - закупай на
всю зиму уголь и топи утром и вечером. И Петрович закупал, сколько мог себе
позволить, а недостающее топливо собирал на откосе железной дороги,
пролегающей буквально в пределах видимости. Брал ведро или мешок, шел к
путям и собирал уголь, упавший на землю с открытых товарных вагонов во время
его транспортировки на высокой скорости. И за лето собирал он этого палого
угля больше, чем покупал на угольном складе за деньги. По ведру, по два в
день притаскивал - вот оно к зимним холодам понемногу и накапливалось. И он
складывал уголь в сарай, а зимой только выходил с тем же самым ведром и
заносил уголь в кухню, и топил печку, чтоб греться.
А когда он открывал дверь, со двора в дом входили собаки и кошки, а
другие кошки и собаки выходили из дому во двор и так они циркулировали,
сменяя друг друга, и грелись в доме по очереди и по очереди мерзли во дворе
- в сарае или в снегу, или просто в ближайших окрестностях. Как будто
понимали своими собачьими и кошачьими мозгами, что если все они войдут в дом
одновременно, получится нечто невозможное и недопустимое с точки зрения
человеческого восприятия. Нет, они конечно, знали, что Петрович бы их не
выгнал - он никогда не выгонял их из дому, - но видимо, и не обрадовался бы,
увидев всю свору в целом внутри своего, прямо сказать, небольшого жилого
помещения. Хотя, почему они то входили, то выходили, никто, кроме них, не
знает. Возможно, им просто требовалось выйти по естественной биологической
нужде. Ну и на свежий воздух - подышать и побегать. Чтобы не терять форму и
нюх, требующиеся для собственного жизнеобеспечения в трудных условиях
выпавшей на их долю жизни. Но, с другой стороны, хорошо, что им досталась
такая - пускай, не самая лучшая в мире жизнь, - потому что уж кому-кому, а
им могло не достаться вообще никакой. И вполне возможно, они чувствовали это
своими обостренными животными чувствами и потому были преданы Петровичу, как
родному. А больше никто не был Петровичу предан.
Кстати, сам он, Петрович, не отвечал животным взаимностью. Он очень
далеко не всех их даже знал в лицо и никому никаких имен или там кличек не
присваивал. Они для него все были одинаковые, наверно, поэтому и не
нуждались в каких-либо отличиях, в том числе и в именах собственных. Да и не
придумал бы Петрович столько имен, и не запомнил бы, кому какое имя
принадлежит.
Да, а тогда, когда последняя попытка - устроиться в цирк - не удалась и
ничем не увенчалась, Петрович ясно осознал, что со своей ветеринарией надо
безжалостно, то есть без жалости расставаться. Невзирая на то, что любил он
разную живность и, очень может быть, что излечивать ее и по возможности ей
помогать было жизненным Петровича назначением. Как ни излишне громко звучат
такие слова. Тем более что дело тут не в словах и не в их громкости,
поскольку как бы там ни было, а жизненное предназначение есть у каждого