"Александр Хургин. Комета Лоренца (сборник)" - читать интересную книгу автора

человека, есть, даже если сам он ничего о нем не знает и о его существовании
не догадывается. Другое дело, что эти человеческие назначения бывают разные
по своей, что ли, величине - бывают крупные, бывают мелкие, а бывают и вовсе
мизерные - настолько, что человек такого своего назначения определить в себе
просто не в состоянии. И тогда он живет, собственного назначения не зная как
придется и доживает до смерти - и ничего.
Петрович, он тоже, скорее всего, не знал, какое у него назначение - он
и слов таких не знал, и мыслей про это не имел, - но ему хотелось делать то,
что он делал, а ничего другого делать не хотелось. Хотя он и готов был в
крайнем случае делать то, что придется. А в том, что вышеупомянутый крайний
случай уже случился, сомнений у Петровича практически не осталось. В конце
концов, любить и лечить каких-нибудь существ можно и в нерабочее свободное
время. Так думал Петрович и с собой в общем-то соглашался. Да и как он мог
не соглашаться, и что мог себе возразить и противопоставить, когда никакого
другого выхода ему не предоставлялось. Хотя он и искал этот другой выход по
мере своих возможностей. И в итоге нашел. Вернее, это не он нашел этот выход
- такого выхода он точно для себя не искал и не мог себе представить - а
выход сам собой нашелся и нашел, можно сказать, Петровича, готового уже на
все.
К тому моменту Петрович давно слонялся по городу целыми днями, заходя
куда угодно, во все организации и так называемые шарашкины конторы, на все
заводы и фабрики, в стройтресты и комбинаты, с целью получения работы. В те
же времена еще не развитого социализма везде требовались рабочие и служащие
самых различных профилей и профессий. И он заходил в отделы кадров и говорил
"здравствуйте, нет ли у вас работы?" А ему отвечали "работа есть, кем вы
хотите работать и кто вы по своей профессии?" Петрович объяснял, что
вообще-то он есть ветеринар с опытом и со стажем, хотя и не очень
длительным, и тогда ему говорили, что ветеринаров у них штатное расписание
не предусматривает, но он может пойти к ним учеником. Петровичу как-то
неудобно было снова идти в ученики. Он уж и забыл, когда в последний раз был
учеником. И одно дело в школе или там в техникуме, а другое на каком-нибудь
заводе или предприятии, или еще где-то. Во взрослом возрасте. На эти
предложения Петрович представлял себе, как его посадят за большую деревянную
парту, опускал глаза, смотрел ими в сторону, в какой-либо угол и отвечал
что-то малопонятное и недостаточно членораздельное - мол, спасибо вам, но
неудобно мне учеником и неохота, и я зайду еще, может быть, в другой раз, а
пока попробую найти себе что-либо более подходящее и мне соответствующее.
Другими словами, он шел на попятную и ретировался. И снова ходил и посещал
различные отделы кадров с тем же самым успехом и результатом. Не мог на себя
Петрович примерить это простое слово - ученик. Ну, не лезло оно на него. А
почему - непонятно. Никакой гордыни или там самолюбия Петрович не имел. Но
как подумает о себе, что он ученик и все - сразу чувствовал себя неловко,
стеснялся и перебороть в себе это глупое и ни на чем не основанное стеснение
был не в силах. Так же, к слову сказать, Петрович себя чувствовал с
женщинами - в интимном смысле. Он их тоже стеснялся. Всегда, с тех пор, как
помнил себя более или менее отчетливо. Он даже заговорить с ними отваживался
в редких случаях - если, конечно, дело не касалось работы и выполнения
служебных обязанностей. Тут он женщин от мужчин не отличал и отношение имел
ко всем одинаково ровное.
Да, так вот точно такое же непреодолимое стеснение нападало на