"Александр Хургин. Комета Лоренца (сборник)" - читать интересную книгу автора

малость.
Освещения в помещении не было, окна, видимо, давно никем не мылись и
природный свет дня с улицы сквозь себя почти не пропускали. Петрович пощупал
ладонью холодную торцевую стену - сначала слева от дверного проема, потом
справа, и выключателя не нащупал. После этого Петрович сделал шаг и тронул
другую, примыкающую к торцевой продольную стену барака. Ладонь почувствовала
что-то, какой-то выступ. "Выключатель, - решил Петрович, - больше нечему", -
и подал выступ вверх. Где-то впереди, под потолком зажглась лампочка,
укрытая мелкой металлической сеткой, так что света от нее было, как от козла
молока. Но все-таки свет шел, лился и в нем можно было как-то видеть. Тем
более что и глаза уже притерпелись к полутьме и кое-как в ней освоились, а
освоившись, они увидели, где именно закончились долгие и безрезультатные
метания Петровича. Хотя, конечно, Петрович, он, скорее, не метался во все
это время, а тыкался во все возможные углы, как будто бы сослепу. Или сдуру.
А на самом деле - от непонимания что делать и как жить в создавшейся
обстановке, чтобы не умереть. Он же ведь не ожидал от своей жизни, что она
ему преподнесет такую обстановку, он жил, имея постоянную уверенность в
нынешнем и завтрашнем днях, потому что ему эту уверенность внушили еще в
средней восьмилетней школе и в ветеринарном техникуме. Причем специально
этим внушением никто в общем-то и не занимался, а уверенность тем не менее
откуда-то взялась и привилась, и укоренилась в Петровиче намертво - как и во
всех других людях того мирного времени - постоянно и незаметно для них
самих. И эта уверенность, с одной стороны, позволяла им жить более или менее
бездумно и беззаботно, а с другой - делала неустойчивыми и незащищенными при
неожиданностях, переменах и ударах со стороны судьбы. Поскольку все в
основном люди инстинктивно надеялись на что-то, смутно гарантированное, а на
себя надеялись не очень. У них ни возможности особой не было на себя
надеяться, ни умения, ни привычки. И понятно, что, попав в такую историю, в
какую попал Петрович, они терялись и капитулировали перед фактами, и часто
начинали искать правду и справедливость вместо того, чтобы работать не
покладая рук, и строить ими свою собственную личную жизнь во что бы то ни
стало и несмотря ни на что.
А Петрович, он хоть и не искал правды, а искал, как вернуть себе свою
работу, все равно оказался к таким делам неприспособленным и в них
беспомощным. Потому что Петрович и жить-то хорошо и по-настоящему
приспособлен не был, а бороться за то, чтобы жить каким-нибудь определенным
образом - и тем более. Он был приспособлен жить так, как живется и принимать
это за свою единственную и неповторимую жизнь, и никакой другой жизни себе
не желать и не представлять ни во сне, ни в воображении. И это характерное
качество Петровича оказалось в конце концов его положительным и необходимым
качеством, без которого он бы ни за что не смог обойтись, а если бы смог, то
еще неизвестно, что бы из этого получилось и как обернулось - возможно,
конечно, что лучше, но так же точно возможно - что и гораздо хуже. А так он
принял свою новую работу и, значит, новую жизнь обыкновенно - как принимал
старую. Без удовольствия, но и без каких-то отрицательных чувств. Даже без
особых переживаний он ее принял. Чему и сам, если быть честным и
откровенным, поначалу удивился. Да оно и было чему удивиться. В тот самый
раз, когда Петрович пришел впервые на свою новую работу и увидел свое новое
рабочее место, он ничего о нем не узнал. И о работе своей тоже не узнал
ничего конкретного и определенного. Барак был пустой и ничего, кроме