"Александр Хургин. Комета Лоренца (сборник)" - читать интересную книгу автора

времени такое желание - авторучкой что-то писать, и я писал ею что писалось
само собой, втайне, без свидетелей, удовлетворяя свое желание, казавшееся
мне, кстати, почти физиологическим и почти постыдным. Потом желание
ослабевало и исчезало, и я ничего не писал до следующего внезапного
приступа.
А тут, значит, все вместе обрушилось на мою голову. И безграничные
общественные свободы, и уход с работы, и конец зарплаты соответственно. Вот
я и отправил сдуру написанное по почте. В смутной и слабой надежде
заработать денег. Для начала - маленькую порцию в журнал "Огонек" -
прожектор перестройки. Решив - отправлять так отправлять, а не мелочиться.
Напечатали всю мою заказную бандероль через три недели после того, как
получили. При этом назвали меня - ни больше ни меньше - учеником Зощенко,
Бабеля и Платонова. Скорей всего - от неожиданности моего появления и
щедрости душевной. И за два с небольшим года я опубликовал все, что написал
от нечего делать лет за пятнадцать, плюс к этому съездил на фестиваль новой
русской литературы в Берлин, повещал из Москвы через Мюнхен по радио
"Свобода" и получил незначительную литпремию в валюте. И все. Писать я
перестал. Абсолютно и окончательно. С момента первой публикации я не написал
ни одной страницы, ни одной строчки. Ни хорошей, ни плохой - никакой. Я
просто не мог себе представить, о чем бы таком еще написать, а прочтя как-то
свои рассказы, я не почувствовал, что они мои. Это были вполне чужие, не
знакомые мне тексты. И никакого отклика во мне и никакой гордости за себя -
их написавшего - я не ощутил, при том, что ощутить честно старался и
пробовал, и даже безрезультатно себя уговаривал - ощутить.
С год мои литпроизведения и литуспехи еще повспоминали во всяких
обзорах и статьях, а потом, понятное дело, забыли о моем лишнем для
литературы существовании навсегда. Почему так произошло, зачем мне были даны
какие-то способности и возможности, я так и не понял. А даны же они явно
были. Если судить по реакции специалистов от литпроцесса. Я думаю, они мне
по ошибке перепали. Вместо кого-то другого. А потом тот, кто ошибся, ошибку
свою обнаружил, признал, осознал и исправил не словом, но делом.
В общем, удача еще, что человек я неприхотливый и не тщеславный. И
вместо того, чтобы страдать и мучить себя, и пить по поводу горя водку, я
стал производить всяческую халтуру - что-то такое оформлять, что-то рисовать
и писать красками - то есть я выполнял работу художника-оформителя везде,
где только она подворачивалась - в том числе и в частной фирме "Последний
путь". А теперь, как уже было сказано, я стою на улице в сквере. И мне
открыто завидует мой бывший декан. Приходит ко мне и завидует. Потому что
ему теперь зарплату не платят месяцами и полугодиями, а я, производя разные
побрякушки, продаю их за наличные деньги в качестве изделий народного
промысла - выдавая за предметы роскоши первой необходимости. Врать, что их
очень хорошо покупают люди, я не буду, но и сказать, что не покупают - тоже
не могу. Как-то же я на это живу. Как живу - вопрос отдельно стоящий. И
думаю, от многого зависящий.
Я, если брать за основу народную древнюю мудрость, вообще живу зря и
напрасно. У меня - куда ни кинь, всюду "не". Сына я не родил - раз, дерева
не посадил - два, дома не построил - три. И если дерево еще можно при
большом желании где-то взять и где-то посадить, то дом мне не построить
никогда и ни за что. Я всю жизнь так и проживу в квартире, полученной моими
родителями на социалистическом производстве давным-давно в порядке общей